«что печальнее всего», «сколько солнц на небосводе».
Наконец, дамы столкнувшись лбами, поцеловали ржавые звенья. Белыми искрами замерцали звенья и сделали золотыми. Матильда выхватила теперь полностью золотую Цепь из руки Старейшего и попробовала на зуб свое звено.
— Настоящее! — радостно улыбнулась и сунула Цепь за вырез корсажа.
— Да будет с вами удача! — пожелал Старейший и отбыл.
— Симпатичный старичок, аккуратный, блестит, как новая сковородочка! — улыбнулась вслед ему Матильда и обернулась к де Спеле:
— Теперь пошли за ключом.
— Тильда, я пока не настаиваю на вашем непосредственном участии в путешествии. Теперь — дело Контанеля. Когда потребуется — я позову вас.
— Зачем? Я поеду с вами. Я же теперь такая, как вы, сами сказали. Вот и помогу вам. Куда вы — туда и я.
— Я считаю, что тоже смогу произвести любопытные наблюдения и получить новые сведения, — величаво сообщила Ледяная Колдунья.
— Ну-ну, наблюдай! — подбоченилась Матильда. — Да только издали и не все время! А то нос любопытный и прищемить можно!
И тут… ох, язык не поворачивается описать последовавшую сцену! Ибо де Спеле положил руки на плечи Матильды (она не протестовала), повернул ее к себе лицом и произнес:
— Дорогая моя Матильда! Любовь моя к вам глубока и нежна… (со стороны Ашенны раздался полузадушенный стон). Я ввел вас в мир сверхъестественного, и отныне в Книге Судеб Срединного мира вы вписаны (тут его прервал поцелуй обнадеженной девы), вы вписаны навеки… дочерью моей!
Поверьте, я не в силах достойно описать последовавшее! Рене отлетел на несколько шагов от яростного толчка. И минут пять округа содрогалась не только от воплей: «Да, как вы могли! Обманщик! Нечисть окаянная! Неверный! Бабник!», от причитаний: «Мамочка моя родненькая! Да за что же мне такое наказание? Все обижают бедную сиротиночку! А для кого же я свою честь берегла?! Нет правды, видно, на земле, и на том свете тоже!», но и от разрядов молнии и снегопадов, ибо Матильда не соизмеряла свои страсти с новообретенными возможностями и взбаламутила подвластные ей отныне стихии. Де Спеле и Ашенна ежились от незримого вихря отчаяния. Даже Черт завыл за деревьями. И тогда де Спеле, услыхав его вой, крикнул громче грома:
— Тихо!
И стало тихо.
— Тихо, — повторил де Спеле и позвал: — Контанель! Сюда!
Подковылял в сопровождении лошадей и Черта Контик и осведомился:
— Закончили? На этот раз шума много. И снег выпал… Х-холод-дно.
Призрак щелкнул пальцами — запылал небольшой, но жаркий костерок. Рене присел около него на корточки. Залегла пауза — закончен первый этап, Цепь превратилось в золотую, шестеро ее служителей разысканы и приведены к клятве. Контанель просто грелся, наслаждаясь теплом; Ледяная Колдунья возвышалась молчаливой статуей; Рене задумчиво глядел на огонь и вспоминал, как и он когда-то, таким же молодым, как Контанель, впервые грелся у лилового костра в пещере Ленивого Дракона… А Матильда вдруг разрыдалась.
— Что, не получилось? — печально спросил Контик. — Опять надо искать какую-нибудь нечисть?
— Получилось, нечисть вся собрана и роль свою пока сыграла, — встряхнулся де Спеле.
— Теперь…
— Погоди, Рене! Есть еще дело! — прервала его Матильда.
Ого! Теперь экс-служанка вполне сошла бы за грозную валькирию! И даже за богиню мести Эринию: гривой поднялись рыжие волосы, яростно загорелись зеленые глаза, алой кровью налились губы. Змеи не оплетали ее руки, но мускулы напряглись, а кулаки сжались. И багровое облако ненависти окутало деву. Рене удивленно поднял брови, Ашенна плотнее запахнулась в плащ, Контанель присвистнул, а Черт заскулил и прижался к ногам хозяина.
— Арзауд! Он виноват во всем! — вот к какому выводу пришла Матильда. — Я покончу с этим негодяем. Я сотру его в порошок! Я заставлю его нажраться дерьма!
— Тильда, это сложная задача. Арзауд — тысячный над бесами. А ты еще не знаешь всего о потустороннем мире. Арзауд попытается тебя обмануть, одурманить, — предостерег де Спеле.
— Ты плохо знаешь меня, Рене! Ненависть лучший учитель!
— Но плохой советчик.
— Сила моей ненависти сильнее его подлости. И моя любовь… моя любовь к тебе навечно со мной! Ты силен, Рене, но ты насмешлив, для тебя почти все — игра. Ты… — обернулась к Ашенне, — еще только просыпаешься, на твоей душе лишь начал таять лед. Пойду я.
— Хорошо, Тильда, ты права. Шестеро должны быть едины, ничто не должно отвлекать их от нашего дела. Только возьми на всякий случай мой кинжал. — В протянутую руку лег кинжал с костяной рукояткой и алой кровью на лезвии. — На нем кровь сердца, моя человеческая кровь. Она действует во всех мирах, поразит и призрачное, и материальное тело.
— У меня тоже есть оружие. — В руке у Матильды оказалось дубинка. Нет, не дубинка, метровый брус с ручкой. Шириной сантиметров двадцать, толщиной пятнадцать, на одной его стороне были нанесены глубокие зарубки. Это очень древнее орудие, применялось, когда еще не были изобретены утюги… Да что там! Когда люди еще вообще не знали металла! — На нем моя кровь, кровавые мозоли натирала я девчонкой, — вздохнула Матильда, сунула кинжал призрака за кушак, а брусок взяла наизготовку.
— Еще погоди, Тильда, — де Спеле поднял правую руку и медленно коснулся переносицы девы. — Прими наследство. Теперь ты знаешь все тайны фехтования на мечах, рапирах, шпагах, саблях. Я не практиковался с этим… — покосился на брус.
— Это рубель, им белье гладят, — просветила Матильда.
— С рубелем, но некоторые приемы тебе пригодятся. Ведь меня называли Стальной Молнией… Да, а Цепь отдай! — спохватился, когда воительница уже полурастаяла.
Цепь упала в протянутую руку призрака.
Глава 14
— А теперь я! Теперь я! Ох, что сейчас будет!
* * *
Помянув имя Арзауда, Матильда оказалось посреди просторного зала, освещенного множеством гнилушек. Когда-то это была резиденция одного из подземных королей, которого Арзауд успешно сверг с престола, а теперь его личная. Кое-где еще сохранились остатки былой пышности: колонны горного хрусталя, пара украшенных изумрудами светильников да трон из огромного золотого самородка. Но колонны были исцарапаны, светильники давно погасли, а королевский трон был устлан мхом и листьями, дабы сидеть Арзауду было помягче.
В тысячные Арзауд выбился из простых леших и потому при случае любил подчеркнуть, что все эти хрустали-самоцветы ничего не стоят рядом с хорошей, яркой гнилушкой. Арзауд был поэтом по натуре и теперь, восседая на троне, предавался сладким грезам о блаженной поре листопада, когда шорох опадающей листвы так чудесно гармонирует с печальными криками птиц…
Рыжеволосая мегера внезапно разрушила эту идиллию.
— Арзауд?! — громко спросила она у дремлющего владыки.
Арзауд раскрыл изумленный глаз, обозрел гневное лицо Матильды и с досады покрылся налетом плесени.
— Кто впустил сюда эту бабу? — проскрипел он.
Бывшее до этого бледноватым лицо Матильды порозовело:
— Да
