class="p1">"Государь, я клянусь при условии, что ты придешь мне на помощь, если меня обманут, и защитишь меня от любого самозванства". И король ответил: "Дай Бог, чтобы так и было". Тогда упомянутая графиня, протянув правую руку над Евангелием, сказала канцлеру: "Клянусь, как ты сказал". И тут же графиня опять покинула зал.
Обеспечивая себя защитой короля в случае самозванства, Маго тонко добавила условие к своей клятве, прежде чем снова удалиться. Нотариус рисует довольно забавную картину, как графиня бросает вызов королю и его советникам, которые должны были быстро проанализировать последствия ее речи, прежде чем снова бежать за ней по коридорам аббатства, чтобы вернуть в покои короля.
Вновь оказавшись перед королем, она решила указать на свой статус вдовы и, тем самым, на свое невыгодное положение по отношению к окружающим ее людям:
"Я уже поклялась больше, чем хотел мой господин, и неудивительно, что мой господин, который является королем, обещает мне, вдове, помочь мне, если меня обманут, потому что я верю, что он обязан по своей доброте помогать, насколько сможет, не только мне, но и всем вдовам в его королевстве, когда их обманывают".
Этими словами Маго прямо ссылалась на клятву, данную королем в день его коронации, в которой он обещал защищать Церковь, бедных, вдов и сирот. Впервые графиня Артуа признала и даже утвердила свою принадлежность к женскому полу, которую она использовала как аргумент в свою пользу. С этого момента диалог постепенно переходит от рассуждений к пафосу:
С глубоким вздохом графиня обратилась к королю: "Милостивый государь, пожалейте меня, бедную лишенную наследства вдову, не имеющую доброго совета; посмотрите, как мучают меня эти люди из Вашего Совета: один кричит справа от меня, другой слева. А я не знаю, что сказать […]".
Из властительницы Маго превратилась в просительницу. Она представила себя слабой женщиной, брошенной и беспомощной, на которую давят советники короля, заставляя ее торопливо произносить клятвы. Сцена стала еще более напряженной, когда она разрыдалась:
Тогда графиня, держа руку над Евангелием и начиная плакать, серьезно сказала: "Я уже много раз клялась и клянусь, тем, что могу только страдать телом и душой!".
Даже если Маго была искренне поражена королевским решением, трудно поверить, что ее эмоции были вызваны внезапным пониманием содержания документа, представленного на ее утверждение. Между Днем Вознесения и Днем Всех Святых 1319 года графиня принимала за своим столом людей, которые, скорее всего, поддержали бы ее в достижении благоприятного компромисса. Король обедал в Конфлане 25 и 26 июня 1319 года в сопровождении графа Валуа, его сына Филиппа де Валуа, Миля де Нуайе, Гуго де Шалона и Эймара де Пуатье. Ранее часть из этих людей приезжала в отель графини 3 июля. Эти встречи были похожи на деловые обеды, во время которых участвующие стороны работали над текстом клятвы и обсуждали подготовку к миру. Более того, благодаря своим связям в королевской семье, графиня была хорошо осведомлена о происходящем, и ничего, вопреки ее утверждениям, не происходило без ее ведома. Более чем откровенные чувства, проявленные графиней, свидетельствовали о создании ей эмоционального фона, который был частью ритуала принесения клятвы[248]. Ее плач был драматическим проявлением ее печали и боли для присутствующих зрителей.
В Средние века слезы проливали как мужчины, так и женщины[249]. Ценимые христианской культурой и считавшиеся более искренними, чем слова, слезы были привилегированным средством общения, использование которого было в высшей степени кодифицировано и ритуализировано[250]. Слезы графини Артуа находились на стыке между выражением индивидуальных чувств и публичной эксплуатацией проявленных эмоций. Маго использовала слезы как риторический прием. Далеко не спонтанные, эти слезы стремились вызвать сострадание присутствующих, несомненно, помогли успокоить все более напряженный диалог и, в конечном итоге, стерли образ непреклонной графини, который пропагандировался дворянами Артуа на протяжении многих лет. Маго вновь представила себя жертвой беззаконного мятежа. Эти сдерживаемые слезы также были маской, за которой графиня скрывала свои чувства и истинные намерения. Плача, Маго демонстрировала не унижение, а способность контролировать свое поведение на публике, чтобы не выдать своих истинных мыслей. Таким образом, эта ее способность свидетельствует о большом политическом таланте[251].
В начале XIV века плач также имел важное религиозное значение, ибо слезы были знаком молитвы и покаяния, способом продемонстрировать раскаяние и очистить себя, чтобы искупить свои грехи. Плач также был знаком сострадания и божественного избрания. Способность плакать, или дар слез, была божественной благодатью, предназначенной для избранных. Сам Людовик IX, набожный и благочестивый король, сожалел, что не обладает этим даром[252]. Поэтому поведение Маго должно было быть способом отличиться и подчеркнуть свое превосходство над остальными собравшимися, показав, что она была одной из немногих, кому Бог даровал дар слез.
В итоге, в тот день на карту было поставлено гораздо больше, чем просто разрешение затянувшегося конфликта. Графине нужно было сохранить лицо в конце этой четырехлетней войны без настоящего победителя. Именно поэтому она поставила под сомнение действительность клятвы, которая явно была дана под принуждением. Ход этой встречи свидетельствует о риторических талантах графини, которая играла на всех струнах, чтобы навязать свою волю: иногда она использовала веские аргументы, иногда апеллировала к эмоциям и языку тела, чтобы компенсировать ограниченность речи.
В итоге клятва, принесенная 3 июля, была вновь признана недействительной. К графине Артуа вновь обратились советники короля, и только на следующий день мирный договор был окончательно скреплен клятвой[253].
После трех с половиной лет отсутствия Маго наконец-то могла с нетерпением ждать возвращения в Артуа. Однако дело было еще не закончено. Оно продолжалось на юридической сцене еще несколько месяцев, так как в 1320 году Парламент распорядился провести расследование действий мятежных дворян. И только в 1321 году была перевернута последняя страница, когда Парламент вынес последние постановления против лигеров.
Таким образом, продолжительность и масштабы мятежа в Артуа были исключительными. Это можно объяснить множественностью проблем, поставленных на карту. Мятеж дворянства был, прежде всего, глобальным неприятием правления Маго, и, столкнувшись с графиней, которая не желала прислушиваться к их требованиям, мятежники выразили свой гнев насильственными и разбойными действиями. Эти действия были направлены на то, чтобы послать сигнал власть имущим, и выбор целей был показателен в этом отношении, поскольку мятежники в основном нападали на символы власти графа, такие как резиденция в Эдене и служащие Маго. Проблема престолонаследия в Артуа, которая оправдала вмешательство Роберта д'Артуа и еще больше усугубила ситуацию, была перенесена на этот рассадник смуты. Наконец, Артуа, граничившее с Фландрией, имело важное стратегическое значение для королей Франции, что, несомненно, объясняет, почему они так быстро вмешались в дела графства.
Мятеж дворянства ознаменовало собой явный перелом в жизни Маго. События 1315–1319 годов
