сказал «у нас собака» или, что еще хуже, — «у меня», это бы означало, что у меня проблемы и что Тедди, вероятнее всего, отправится в собачий приют. Но Эдвард спиной вперед вышел из комнаты, неся свой портфель, плащ, ланчбокс Джо, папку, две разных перчатки, какое-то разрешение для Джо и ключи от машины. Потом он остановился, положил все это и вернулся ко мне.
Тогда он внимательно рассмотрел щенка, нежно придерживая его голову двумя руками и нахмурившись при виде незрячего голубого глаза.
— Поищи в справочнике ветеринарную клинику, если хочешь оставить щенка себе, Марианна. Я куплю тебе книжку по уходу за собаками.
И он действительно принес книжку, и я, к его удивлению, ее прочла и даже записалась с Тедди на занятия к кинологу, специально найдя подработку по выходным, чтобы самой за них платить. А Эдвард возил его к ветеринару, обращался с ним терпеливо и спокойно, и вытирал за ним пол в кухне, и максимум критики, который я от него слышала, — это «привести в дом собаку — не худшее из всего, что ты могла бы сделать».
Оставаясь дома и дрессируя Тедди, я немного пропустила школу — но не больше, чем до его появления, и к тому же я теперь была дома не одна. Когда пришла моя кураторша, мы весь день разговаривали о Тедди и играли с ним, она сфотографировала одеяльце, на котором я вышила его имя, а потом сказала Эдварду, что он здорово придумал — завести для меня собаку. Очень терапевтично. Эдвард пожал плечами. Пусть этот плюсик достанется ему. Главное, что в единственном здоровом глазу Тедди я останусь милой, славной, доброй девочкой.
Я периодически фотографировала Тедди и показывала снимки одноклассникам, но Артур Джек ни разу не проявил к ним интереса. Я даже спросила, можно ли как-нибудь принести щенка его бабушке, поделиться успехами, но он просто пожал плечами и отвернулся. Повторно меня никто в гости так и не позвал.
Я точно знала, что выбрала правильного песика. Дело не в том, что он был таким славным и преданным, и не в том, что он служил прекрасной отмазкой, благодаря которой можно было проторчать дома все студенческие годы, что в целом было вполне логично для балбесины вроде меня, и даже не в том, что с ним приходилось гулять и работать по субботам, чтобы его кормить, и не в том, что на моем третьем десятке он все время был рядом, почти до самого рождения Сюзанны, пока не решил, что я уже не нуждаюсь в нем так сильно, и тихо не умер во сне.
Дело в том, что сказки научили меня раз и навсегда: выбирая из трех предложенных даров — золотой, серебряный, деревянный, — всегда бери самый простой, самый скромный из всех. Три брата, три сестры, три сундука с сокровищами. Выбирай самое неочевидное и не забудь поблагодарить всех, кто помогал тебе на пути, — особенно если среди них была пожилая женщина. Пожилая женщина с прекрасными длинными пальцами, унизанными украшениями, которая тебя не слышит, но знает, кто ты на самом деле.
И та сова, которая была прежде дочерью пекаря, — она научит тебя быть особенно вежливой и доброй к пожилым женщинам, потому что если ты откажешь ей в еде, в толике доброты, то она обратит тебя в ночное создание, вопящее о помощи на никому не ведомом языке. Твой совиный крик будет вечно звучать в ночи, и никто не придет тебя утешить.
15
Практикующий язычник
Ах хохотушка, ведьма-егоза!
Сало жарит, щурит глаза!
Дома никого, кроме брата моего,
Мамы, папы и меня самого.
Палка, хворост, камень лежит,
Слепец не видит, далеко не убежит.
Кому сидеть на привязи, на ремне?
Может, тебе, а может, и МНЕ!
На втором курсе в школе искусств у нас преподавал приглашенный лектор по имени Марк — он был ко мне очень внимателен, всегда интересовался работами. Я рисовала сцены из баллады «Молодой Тэмлейн[10]», пользуясь смесью из мела, угля и клея. В результате выходило нечто невразумительное и аляповатое. Дженет выглядела как девицы с советских плакатов — сплошь мускулы и решимость. Марк спрашивал, почему я изобразила Тэмлейна таким бледным и худым, почти прозрачным. В чем задумка? Он разве должен казаться настолько больным? Мне же Тэмлейн всегда почему-то виделся зеленым, примерно как те зеленые дети из маминой сказки.
Я сказала, что в моем представлении он слишком долго жил среди фей, а они кормили его травой. Все же знают, что нельзя есть их пищу.
— Хм, возможно, — ответил Марк. — Эти сказки я знаю. Но, как по мне, он у тебя слишком уж ущербный.
Дельное замечание. Рядом со стахановкой Дженет Тэмлейн выглядел тщедушным и хилым и определенно нуждался в помощи.
— В твоей версии получается, что главная в этой истории Дженет, — заметил Марк.
— А разве нет? Ей пришлось иметь дело то со львом, то со змеем, пока феи не отпустили Тэмлейна. Да еще и это проклятие вдогонку: «Чтоб самой страшной из смертей ты, девка, умерла!»[11] Нужно быть очень сильной, чтоб все это выдержать.
Он вообще задавал много вопросов о балладах, особенно про переселение душ. Меня радовало, что кто-то наконец тоже увлекся этой идеей. После ухода из школы он написал отзыв на мою работу, причем упомянул, что ему «нравилось наблюдать за работой практикующей язычницы».
Это я-то язычница? Вот уж не думала ни о чем таком. У меня вообще всегда плохо получалось что-то практиковать — да и вообще чем-либо заниматься целенаправленно и регулярно. К сожалению, Марк перестал у нас преподавать — лекторов обычно приглашали на один семестр, — так что спросить, что он имел в виду, я не могла. Я знала только, что речь шла обо мне. И по логике вещей — о моей маме тоже.
В конце летнего семестра он вернулся, чтобы провести лекцию о собственной работе и заодно посетить наш вернисаж. Его труд представлял собой крохотные яркие рисунки на медных дисках: издалека они казались сияющими абстракциями, но при детальном рассмотрении выяснялось, что вся композиция состоит из крошечных разномастных танцующих человечков, растений и животных. Каждую фигурку он рисовал кистью-волоском. Диски были размером не больше чайного блюдца.
Марк захотел посмотреть мои работы, заодно поздравил с окончанием учебы. Моя экспозиция состояла из иллюстраций к «Перлу». Я думала, что ничего с этой затеей не выйдет, потому что никогда прежде не бралась за иллюстрацию целой книги, но, поскольку никто с факультета все равно ее не читал, мне дали зеленый свет.
Я собрала серию панно из всего, что попалось под руку: сухих плодов, желудей, разного мусора, обломков игрушек из киндер-сюрпризов, фантиков от конфет, разорванных на ленты детских книжек — и все это было собрано поверх карты нашей старой деревни. Это была чуть ли не первая моя попытка показать всю историю целиком, большой шаг вперед от карандашных рисунков в школьных тетрадках и черно-белых фото, из которых состояла моя первая курсовая работа.
На самом деле, я показала только начало и конец истории. Я сделала сад, обнесенный стеной, грядки с травами, детскую могилку, тропинку к реке и скорбящего у могилы человека. Весь эпизод на берегу реки, когда он обращается к умершему ребенку, был представлен растянутой и закрепленной на краях нескольких панно синей блестящей синтетической лентой, которую я нашла возле канала. Ангелы с берегов растворились в перевернутом отражении собора на поверхности фантикового пруда.
Я представляла себе композицию как идеальный круг, нитку бус с крошечными зацепками, связывающих элементы подобно аккуратным звеньям на нитке четок. А потом пришла одержимость каждым изображением: я старалась идеально скомпоновать пластиковые кукольные ноги и руку от другой куклы, слой за слоем
