рабов.
Недавние тяжкие мытарства, как и душевные терзания, конечно, оставили след на ее прекрасном лице, прогнав с него прочь улыбку. Не в последнюю очередь в том была повинна нынешняя ссора с Ветерком. Хотя царевна и воин сидели за трапезой, как и положено жениху с невестой, рука об руку, переступив порог дома кузнеца, они не обменялись друг с другом не то что словом, но даже взглядом. И каждый миг молчания ложился между влюбленными точно пудовый кирпич, возводя и укрепляя стену отчуждения, отдалявшую их друг от друга. Впрочем, люди посторонние, какими являлись, к примеру, радушные хозяева, излишнюю молчаливость Ветерка и его избранницы без труда объяснили дорожной усталостью и понятной застенчивостью, которую нередко можно наблюдать на первых порах даже у молодоженов.
Поначалу хозяева и гости, как это водится, обменивались последними новостями. Искра и его супруга пересказывали городские сплетни, справлялись о благополучии сестер и племянниц, просватанных в род Ураганов. Ветерок рассказал о переговорах с народом Воды, которые недавно вел по поручению своего приемного отца. Камень поведал о своих странствиях по травяному лесу и недавней схватке с разбойниками.
Ведя приятную беседу, сотрапезники не забывали насыщать свой голод, отдавая должное и лепешкам, и сыру, и побегам, и мясу, заедая все это разлитой в глиняные миски горячей похлебкой и запивая пенящимся таме. У Обглодыша аж за ушами трещало. Равнодушной к обильной и вкусной еде осталась одна лишь Птица. Съев в самом начале обеда малюсенький кусочек сыра, попробовав побеги и пригубив похлебки и таме, она теперь рассеянно сидела, ломая медовую лепешку, хотя Камень мог побиться об заклад, что с позавчерашнего вечера во рту у нее не побывало ничего, кроме речных водорослей и дорожной пыли, а такой закуской, как известно, сыт не будешь. Конечно, когда на душе неспокойно, и голодному кусок поперек горла встанет, а у красавицы ныне было слишком много поводов для волнения. Однако не заболела ли девица от переживаний, не простудилась ли во время вынужденного купания в реке?
Тростинку тоже насторожило столь явное небрежение к ее трудам. Вполне искренне проявляя участие в благополучии гостьи, она полагала, что здоровье как источник жизни находится у человека в животе и добрая еда — лучшее средство здоровье и поддержать, и поправить.
— Что-то ты совсем не ешь, дитятко! — не стала скрывать своего беспокойства добросердечная хозяйка. — Ведь наголодалась, поди, в неволе-то. Кто там тебя кормил? Али брезгуешь?
— Спасибо, хозяюшка, — смутилась царевна. — В мыслях не имела чваниться или чиниться. Просто для восстановления сил мне больше не требуется.
Камень кивнул, подтверждая ее слова. Сколько он знал царевну, а знал он ее еще в младенчестве, едоком она всегда была никудышным.
Тростинка развела пухлыми руками:
— То-то я смотрю, что уж больно худая ты! Нехорошо это для женщины. Будешь слабой — как детей рожать станешь? Вон у тебя рядом какой воин сидит! Ему сыновья будут нужны!
Только что отхлебнувший таме Ветерок поперхнулся и закашлялся, а царевна глянула на жену кузнеца полными слез глазами. Ох, недаром у вестников ходила поговорка, что простота едва не хуже воровства. О каких сыновьях могла идти речь, когда с человеком, которого хотела бы видеть их отцом, вновь все шло вкривь да вкось. Царевна робко глянула на Ветерка, но, отравленный горьким настоем ее недоверия, тот с каменным лицом изучал рисунок плетения многоцветной циновки, покрывающей стол.
Глаза царевны влажно блеснули. Тростинка, однако, этого не заметила и, нимало не смутившись, продолжала, с добродушным прищуром глядя на Ветерка:
— Я слыхала, дочь старого Дола, вот это девка! Румянец во всю щеку и сама крепкая, как молодая зенебочица.
Камень нахмурился. Далась им всем эта дочка Дола. Впрочем, при таком отце трудно не слыть красавицей: богатство и сила ослепляют не хуже солнечных лучей. Но не отдавать же на откуп досужим бабам сольсуранскую царевну: на лице девушки запечатлелось отчаяние, какого Могучий Утес не заметил, даже когда она стояла на помосте невольничьего рынка. Камень открыл уже рот, чтобы сказать пару слов в ее защиту, но его опередил Ветерок.
— Зенебоки — настоящие владыки травяного леса, — проговорил молодой воин с улыбкой. — И они крепко стоят на земле. Однако Ветру, чтобы летать, нужны крылья. А у кого они еще есть, если не у птиц?
Наклонившись к нареченной, он тихонько прошептал:
— Ты слышала песню народа Травы, которую хозяйка напевала, собирая на стол: силлабический стих двенадцать слогов 5+7, в песенной строфе пять строк.
Царевна глянула на него едва не с обидой, но увидела в его глазах лишь нежность, если не сказать обожание. Ветерок осторожно, словно опасаясь, а не растает ли она в воздухе, обнял ее за плечи и притянул к себе. Царевна прижалась к нему и затихла. Вскоре ее сморил сон. Ветерок бережно поднял ее на руки и отнес на мягкое удобное ложе, которое заранее приготовила для отдыха заботливая Тростинка.
— Красивая она у тебя! — улыбнулась молодому воину жена кузнеца. — Только в следующий раз не оставляй ее лучше без присмотра.
Ветерок рассеянно кивнул, думая явно о своем. Тростинка хотела дать еще какой-то столь же ценный совет, но ее окликнул супруг:
— Эй, жена! Принеси-ка нам еще таме. А ты, друг Ураган, вместо того, чтобы слушать бабьи бредни, расскажи лучше, в каких битвах ты участвовал с тех пор, как попал в Гнездо Ветров. Я вижу на твоей груди серебро доблести, думаю, тебе есть о чем поведать.
— Мой отец, великий вождь Буран, в своей доброте слишком щедро почтил мои скромные заслуги, — открыто улыбнулся молодой воин.
Сидевший напротив воина Могучий Утес негромко фыркнул. Уж он-то лучше других представлял «скромность» этих заслуг. Да и от Ураганов он слышал немало. В одном только походе на варраров молодой воин совершил столько подвигов — десятерым бы впору пришлось. Чего стоило хотя бы освобождение полона, захваченного голоштанными дикарями во владениях детей Земли. Да и в битве за земли Ураганов с наемниками князя Ниака Ветерок совершил немало. Впрочем, отсутствие тщеславия — не самое худшее качество для храбреца, который знает, что о нем расскажут другие — и друзья, и враги. Живое, складное повествование, в котором всячески превозносились подвиги вождя и других воинов и лишь вскользь упоминались собственные поступки, привело мастера и его близких в полный восторг.
— Воистину ты любим Великим Се, и он хранит тебя для новых свершений! — порывисто воскликнул он. — Я бы с удовольствием взялся выковать для тебя меч и не потребовал бы никакой платы, кабы не
