Она рассказала об этом сне своему другу Жану, а спустя пару дней Жан позвонил ей и сказал: «Я не нахожу себе места с тех самых пор, как ты рассказала мне свой сон. Я хочу, чтобы ты поехала к моей жене в Найроби, потому что чувствую, что все мы на этой неделе погибнем».
Одетта с радостью восприняла идею убраться из Кигали. Она пообещала Жану, что будет готова выехать 15 апреля, в тот день, когда заканчивался ее контракт с Корпусом Мира. Как ей помнится, она сказала ему: «Я тоже от этого устала».
Похожие разговоры шли по всему Кигали. Почти все руандийцы, с которыми я разговаривал, описывали последние недели марта как время зловещих предчувствий, но никто не мог точно сказать, что именно изменилось. Были обычные убийства оппозиционных лидеров тутси и хуту, обычное разочарование неспособностью Хабьяриманы выполнять мирные договоренности — «политический клинч», который, как предостерегал Генерального секретаря ООН в середине марта бельгийский министр иностранных дел Уилли Клас, «может привести к неукротимой вспышке насилия». Но руандийцы помнят и еще кое-что — первые ростки.
— Мы, вся страна, чувствовали что-то плохое, — рассказывал мне Поль Русесабагина, директор «Отель де Дипломат» в Кигали. — Все понимали, что где-то что-то не так. Но не могли понять, что именно.
Поль был самостоятельно мыслящим хуту, критиком режима Хабьяриманы; он описывал себя как «вечного оппозиционера». В январе 1994 г., после того как на него напали в его собственной машине, Поль на некоторое время перебрался жить в гостиницу, а потом уехал в отпуск в Европу вместе с женой и годовалым сыном. Рассказывая мне, что они вернулись в Кигали 30 марта, он рассмеялся, и лицо его отразило крайнее изумление, словно он сам себе не верил.
— Я должен был вернуться к работе, — пояснил он. — Но чувствовалось, что что-то не так.
Бонавентура Ньибизи говорил мне, что часто задумывается, почему не уехал из Руанды в те дни.
— Пожалуй, главной причиной была моя мать, — рассказывал он. — Она старела, и мне, наверное, казалось, что ей будет трудно сняться с места и ехать в неизвестность. И еще мы надеялись, что положение выправится. Кроме того, чуть ли не с рождения, с тех пор как мне исполнилось 4–5 лет, я видел, как людей убивают. Это случалось каждые несколько лет — в 64, 66, 67, 75‑м. Так что, наверное, я говорил себе: ничего страшного не будет. Ага, как же! Конечно, я понимал, что все будет серьезно.
2 апреля, примерно через неделю после того, как Одетте приснился тот разрушительный сон, Бонавентура поехал в Гитараму навестить мать. На пути домой он остановился в придорожном баре, совладельцем которого был Фродуальд Карамира, его бывший друг-сокамерник, превратившийся в лидера хуту. Бонавентура взял себе пива и долго беседовал с барменом о том, как изменился Карамира и к чему идет страна. Бармен сказал Бонавентуре, что Карамира твердит всем, что надо быть сторонниками «Власти хуту» и Хабьяриманы и что потом они от Хабьяриманы избавятся.
— Я спросил его, зачем так делать, — вспоминал Бонавентура. — Я сказал: «Вы же даете такую власть Хабьяримане, как же вы надеетесь от него избавиться?» — Бонавентура рассмеялся и добавил: — Он не захотел мне ответить.
А Хассан Нгезе рассказывал об этом всем, кто был готов купить его газету. Мартовский номер «Кангуры» вышел под «шапкой»: «ХАБЬЯРИМАНА УМРЕТ В МАРТЕ». Сопровождавшая заголовок карикатура изображала президента как «тутсилюба» и сообщника РПФ, а статья поясняла, что «его убьет не тутси», а «хуту, купленный тараканами». «Кангура» излагала сценарий, поразительно похожий на план, который описывал информатор Даллера: убийство президента происходит «во время массового празднества» или «во время встречи с лидерами-однопартийцами». Статья начиналась словами: «Не происходит ничего такого, чего мы не предсказывали», а заканчивалась таю «Никто не ценит жизнь Хабьяриманы сильнее, чем он сам. Важно рассказать ему, как он будет убит».
Глава 9Вечер 6 апреля 1994 г. Томас Камилинди встречал в приподнятом расположении духа. Его жена Жаклин испекла торт для праздничного ужина в их доме в Кигали. Томасу исполнилось 33 года, и в тот день он в последний раз отработал смену в качестве репортера «Радио Руанда». Десять лет проработав на этой принадлежащей правительству радиостанции, Томас, урожденный хуту, подал заявление об уходе в знак протеста против политического дисбаланса в новостных программах. Он принимал душ, когда Жаклин принялась стучать в дверь ванной комнаты. «Поторопись! — кричала она. — Нападение на президента!» Томас запер двери в доме и уселся возле радиоприемника, слушая СРТТ. Ему не нравилась неистовая пропагандистская направленность этой станции, выразителя идей «Власти хуту», но при том, как в Руанде велись дела, эта пропаганда нередко служила самым точным политическим прогнозом. Радио СРТТ объявило 3 апреля, что здесь, в Кигали, «в следующие три дня намечаются кое-какие события, а также 7 и 8 апреля вы услышите звуки стрельбы или взрывы гранат». Теперь же радиостанция вещала, что САМОЛЕТ ПРЕЗИДЕНТА ХАБЬЯРИМАНЫ, ВОЗВРАЩАВШИЙСЯ ИЗ ДАР-ЭС-САЛАМА (ТАНЗАНИЯ), БЫЛ СБИТ НАД КИГАЛИ И РУХНУЛ НА ТЕРРИТОРИЮ ЕГО СОБСТВЕННОГО ДВОРЦА. Кроме Хабьяриманы на борту были новоизбранный бурундийский президент-хуту и несколько высших советников Хабьяриманы. Не выжил никто.
Томас, у которого имелись высокопоставленные друзья, слышал, что экстремистское президентское окружение готовит широкомасштабные убийства тутси по всей стране и что для первой волны убийств готовятся также списки оппозиционеров-хуту. Но он и представить себе не мог, что сам Хабьяримана может стать мишенью. Если уж «Власть хуту» пожертвовала им, то кто может считать себя в безопасности?
Вещание радиостанции обычно заканчивалось в 10 вечера, но в эту ночь эфир не прекращался. Когда завершились новостные сводки, пустили музыку, и эта музыка, которая играла всю бессонную ночь Томаса, служила для него подтверждением того, что в Руанде сбылись самые худшие кошмары. В начале следующего утра СРТТ начало обвинять в убийстве Хабьяриманы Руандийский патриотический фронт и членов МООНПР. Но если бы Томас в это верил, то сидел бы за микрофоном на радио, а не у приемника.
Одетта и Жан-Батист тоже слушали СРТТ. Они пили виски со своим гостем, когда позвонил кто-то из друзей семьи и велел включить радио. Было 8:14 вечера, вспоминала Одетта, и по радио объявили, что над Кигали был замечен самолет Хабьяриманы, падающий и объятый пламенем. Жан-Батист тут же сказал: «Мы уезжаем. Живо все забирайтесь в джип, иначе нас убьют». Он намеревался направиться на юг, в Бутаре, единственную провинцию, где губернатором был тутси, оплот антирежимных настроений. Когда Жан-Батист продемонстрировал такую железную решимость, их гость сказал: «Ладно, мне тоже пора. Я убираюсь отсюда. Поберегите свой виски». Рассказывая мне это, Одетта улыбнулась и пояснила:
— Этот мужчина любил виски. Он был калекой, а к нам приехал, чтобы похвастаться своим новым телевидеоплеером, потому что мой муж очень щедр и подарил этому человеку деньги на его покупку. Будучи калекой, он не раз говорил: «Я умру, если у меня не будет телевизора». Увы, ему так и не удалось посмотреть свою обнову. Он был убит в ту ночь.
