в Город. Таким образом, пять или шесть раз я пропустил встречу с этим мистическим обозом, только слышал, как сквозь сон, звяканье бутылок, я-то живу на задворках, а колонны машин, как я подозреваю, идут по главной улице, так что я каждый раз только наутро узнавал, что Транспорт отправлен. Вначале, после двух-трех промашек — а это, считайте, уже два-три года — я решил, что это чьи-то шутки, но потом, хотя регулярные неудачи действовали на меня удручающе, стал думать, что сам во всем виноват, что слишком крепко сплю или, может быть, мне недостает рвения. И снова уверовал в Транспорт, в реальность его отправки из Владии. На самом деле ощущение, что он есть, упорно держалось во мне даже тогда, когда я считал, что располагаю доказательствами противного. Здесь, во Владии, круг общения очень тесный, и если люди сначала встречаются чисто случайно, то со временем начинают видеть в этих случайных встречах фатальность. Когда я приехал сюда, моя коллекция, которую вы видите, была вполовину меньше, несколько экземпляров было из частных собраний, а что-то я спас из государственных, пострадавших в войну. Я и выбрал-то Владию главным образом как безопасное убежище для коллекции. От одного старого профессора, полуслепого, но совершенно одержимого, я знал, что ни одна коллекция бабочек, ни одна серьезная коллекция чешуекрылых не обходится без Vanessa Ligata. Эта бабочка величиной с детскую ладонь, задние крылышки у нее темно-красные, густого оттенка, а передние ближе к фиолетовому, с тремя белыми крапинками на каждом. Бабочка не то чтобы редкая, но и не заурядная. И ее к тому же трудно поймать. Старый профессор говорил: «Vanessa Ligata пропадает перед стихийными бедствиями. То ее видимо-невидимо, целые поля будто в маковом цвету, но только к ней привыкнешь, как в один прекрасный день она исчезает, и даже, странным образом, стирается из человеческой памяти, была ли она, нет ли. Это происходит всегда перед ураганом, перед большим наводнением или оползнем. О ней уже не помнят, а она где-то над нами летит плотной стаей, летит прочь».
Переселяясь во Владию, я даже и думать не смел, что найду здесь Vanessa Ligata. Я искал только тишины, ну и, по правде говоря, хоть какого-то заработка. Поэтому в первые годы, пока я еще не напал на свою жилу, на природные среды, и пока меня еще распирала мысль о существовании мира и за пределами Владии, я занимался тем, что пополнял коллекцию в здешних садах и на окрестных виноградниках. В тот период я открыл, насколько жизнь и смерть этого места, Владии, завязана на растении цепком, нервном и нравном — на винограде. Я подбирался к моему открытию постепенно, сначала пришлось обойти все пустующие дома, брошенные или вообще никогда не обитаемые, построенные по чьей-то прихоти, от избытка энергии и капитала. Я видел запущенные сады, где лоза, распространяясь, душила все, что не сумело пробиться из-под ее плетей, что не сумело пролезть и остаться между ее жесткими листьями, все, что восставало против напора ее великодержавной мощи. И, исходя из этого растительного эксклюзивизма, проявляющего терпимость только в небольших пределах, я пришел к выводу, что во Владии выжить означает ужиться с виноградом. Даже бабочек тут остались только те немногие виды, которые научились в долгой личиночной фазе кормиться жесткими, с микроскопической колкой подпушкой листьями и со временем подогнали лопасти своих крыльев под форму виноградного листа, отказавшись от других возможностей, не зная на этом свете других цветов, кроме единственной для них желто-белой грозди с резким запахом. Гуляя после полудня, а иногда и с утра по этим пустынным местам, где сама природа так капризно себя проявила, я улавливал диктат этого растения и скрытое равновесие, определяемое его интересами, и не только в пределах флоры: оно распоряжалось в домах, решительно и без церемоний верша судьбами человеческих родов, их расцветом и падением. И поскольку время шло и ничто не возмущало тихую владийскую жизнь, а, напротив, сытость и довольство росли за заборами, как колонии лишайника, ровные, шелковистые и благостные, я стал подумывать, что где-то рядом должна крутиться красная стайка бабочек. Я стал ждать, чтобы сначала какой-нибудь один экземпляр ненароком выпал в здешние сады, а за ним, я только того и ждал, чтобы со своей высоты вся стая снизошла на городок, накрыла его гибкими крылышками, законопатила все щели на крышах пыльцой, осыпающейся при каждом взмахе, осенила бы мембранами крылышек, прозрачных, как старческая кожа, мягкий войлок владийского покоя…»
— По тону вашего рассказа можно заключить, что ожидание было напрасным.
Кройку глянул на Викола Антима чуть ли не с ненавистью, вмешательство показалось ему бездарным, неужели внимание, с каким тот слушал, было поддельным, или налицо было полное отсутствие понимания? А ведь непохоже, чтобы молодому человеку недоставало ума — скорее чувства. Он вскочил и за рукав, почти свирепо, подтащил Викола Антима к одному из стендов. «Это здешние, владийские. Все одинаковые или почти одинаковые. Вот эти экземпляры, — он показал на ряд бабочек со светло-коричневыми, почти бежевыми крыльями, — я поймал в первые годы, а вот этих нынешним летом. — Цвет последних, уже темно-коричневый, с натяжкой мог бы сойти за бордовый. — Всех их можно считать Vanessa Ligata. Можно, но не нужно. Они все с отклонениями. Форма правильная, но цвет выдает деградацию в сравнении с прототипом. Такая Vanessa Ligata действительно летает над нами тучей, ей на пропитание идут цветки виноградной лозы. Но это не настоящая Vanessa Ligata. — Он забарабанил пальцем по зеленоватому стеклу, помолчал. — А ведь вполне возможно, что у меня был шанс обнаружить настоящую Vanessa Ligata вот тут, в собственном саду, на брюкве или на красной смородине».
Виколу Антиму захотелось немедленно хлопнуть дверью. Это был камешек в его огород. Витиевато, обиняками Кройку взваливал на него вину за отсутствие редкого чешуекрылого, о существовании которого он и слыхом не слыхал до той минуты. Его приезд во Владию нарушил равновесие, выработанное за долгие годы, равновесие, которое производило, по словам Кройку, бабочек, все больше похожих на настоящую Vanessa Ligata. Может быть, со временем они дотянули бы до настоящей или, что более вероятно, Кройку смирился бы с той, какая есть. А сейчас он опасается, что присутствие во Владии Викола Антима отвадит и этих мутантов. Викол Антим не без злорадства, даже с некоторой долей жестокости бросил Кройку в лицо, что, по его мнению, вся эта история с Vanessa Ligata яйца выеденного не стоит. Что никогда чье бы то ни было счастье, даже если брать здешних жителей, не зависело
