и придерживая руками два фотоаппарата, висевшие на груди, катился озабоченным колобком Костя Неживой.
— О-о, Алексей, здорово!.. Куда ездил?.. Как дома?.. Как супруга?. Дочка-то у тебя, наверно, уж?.
— В седьмом классе!
— А что?. Фу ты, дьявольщина, я и забыл. Как времечко-то, а! Что ты скажешь?..
Даже от его фотоаппаратов исходил запах мятных конфет.
Атоян позвонил только на следующий день:
— Зайди!
Мельком глянув на Рябинина, сдернул очки и отвернулся.
— Слушай, Алексей, ты показывал ее Валентину?
Это было неожиданно: Рябинин совсем забыл, как относится Атоян к Орсанову.
Ответил язвительно:
— Согласовать?
— Не знаю… Но мне не нравится.
— Статья?
— Перестань! Статья — блеск!
— Тогда визируй.
— Сукин сын!..
— Кто? Орсанов?
— Слушай, брось ты!
— Ага, значит, сукин сын я?
— Заткнись!
— Кто же все-таки? Ты?
Атоян надел очки и столь же стремительно снял их.
— За что он его так невзлюбил? За что?
— Вы о ком, маэстро?
— Впрочем, все ясно: зависть, черная зависть! Подлый человек. Он и тебя услал. В дождь, в холод. Не посчитался ни с чем. Сукин сын!
— Дай статью! Редакции некогда ждать, пока ты путаешься в своих эмоциях.
— Алешка, ты не знаешь Валентина.
— Не сотвори себе кумира! Отдай статью. Черт с ней, с твоей визой!
Атоян поерзал на скрипучем своем стуле, открыл ящик стола и достал статью. Не глядя на Рябинина, двинул ее по столу. В верхнем углу первого листа стояло: «Ат.».
Рябинин улыбнулся:
— Платон мне друг, но истина дороже.
— Алешка, мне не нравится…
— Мы еще поговорим, Леон.
Он помахал рукописью и вышел.
Лесько, настороженный, насупившийся более чем обычно, положил статью перед собой. Поправил лисгы, глянул на порядковый номер последней страницы — не велика ли статья? — снова поправил листы и начал читать.
Рябинин знал свою статью наизусть, и для него не было неожиданным, что, перейдя на четвертую страницу, Лесько ближе придвинулся к столу: он знал, что Рябинин был у Ежнова, а именно на четвертой странице начиналась речь о «решетке», и здесь круто расходились позиции автора статьи и заведующего транспортным отделом обкома.
Потом Лесько постоял какое-то время, склонившись над столом, натянув нижнюю губу на верхнюю и упираясь руками в бока под распахнутым пиджаком. И вдруг крупно написал на первой страница «В набор».
— Учти, витязь, Ежнов разговаривал с Тучинским.
— Пусть.
Зазвонил телефон.
Положив трубку на рычаг, Лесько сообщил:
— Прямо телепатия какая-то — тебя Волков разыскивает.
— Взять? — Рябинин кивнул на статью.
— Обязательно.
— Волков с Ежновым на одном этаже сидели.
— Мало ли…
— Что ж, поглядим, чего стоит Волков.
Аккуратно засучив рукава, чтобы не испачкать манжеты белой сорочки, заместитель редактора читал гранки. Увидев в дверях Рябинина, произнес свое обычное, чуть веселое, чуть снисходительное:
— Привет, привет!
Кивнул на рукопись, которую держал Рябинин:
— Это что, ваша?.. Ну-ка, ну-ка!
Читая, Волков покачивал ногой под столом. От красиво уложенных волос его, от по-женски маленьких, с розоватыми блестящими ногтями рук, от белой сорочки и даже от костюма исходило ощущение какой-то необыкновенной, удивительной свежести. Казалось, он только-только вышел из ванны.
— Как по-разному вы пишете!
— Кто?
— Вы и Орсанов.
Рябинин выжидательно промолчал.
— Портрет Подколдевых он дал мастерски. Сочный портрет двух выродков… Скажите, газета должна этим заниматься?
— Я полагаю, в каждой статье должна быть перспектива.
— Перспектива борьбы?
— Безусловно.
Волков снова придвинул к себе гранки, берясь за самые края кончиками пальцев.
— Оставьте статью мне.
— У вас есть сомнения?
— Я прочту еще раз.
— Статью будут очень ждать там, в Ямскове.
— Я прочту сегодня.
IV
Они встретились в тот поздний час долгого редакционного дня, когда вносится последняя — поправка в последние варианты полос завтрашнего номера газеты, когда свет горит лишь в нескольких кабинетах, а в полуосвещенных коридорах можно встретить чаще всего лишь курьера с оттисками полос.
Рябинину не сиделось дома. Он не мог справиться со своим беспокойством и нетерпением. Ждать Рябинин не умел и часто поступал в абсолютном несоответствии со здравым смыслом. Трехминутное ожидание трамвая на остановке было ему невмоготу, и он шел пешком, хотя заведомо знал, что трамвай обгонит его.
Конечно, он мог спросить о судьбе статьи у Лесько по телефону. Но телефон — изобретение для практичных людей. Те же, чьими поступками в значительной мере руководят чувства, предпочитают его услугам личное общение.
У Орсанова не было в редакции постоянного, закреп ленного за ним стола. Писал он главным образом дома. В редакцию приходил в самое различное время, а в случае необходимости занимал любой временно свободный стол.
Хотя его совсем нельзя было назвать замкнутым человеком, как-то так получалось, что он неизменно держал сотрудников редакции на некотором отдалении от себя. Орсанов очень умело и незаметно соблюдал эту дистанцию, и, возможно, поэтому ореол исключительности, необыкновенности, которым было окружено его имя в городе, сохранялся даже в журналистской среде.
Рябинин был у Лесько — тот сказал, что пока ему ничего не известно о судьбе статьи, — когда Орсанов появился в дверях. Лесько спешил в типографию, и, ответив обычной своей скупой, озабоченной, но все-таки достаточно приветливой улыбкой на улыбку Орсанова, он оставил спецкоров одних.
— Вольтер сказал: работа гонит от нас три больших зла — скуку, порок и нужду. — Орсанов подвигал плечами, разминая их: видимо, он долго просидел за письменным столом.
Он был без пиджака, в темно-сером, вязанном из прекрасной шерсти свитере с отложным воротником. Галстука и белой сорочки Орсанов никогда не носил. На нем всегда было что-то такое, что редко встретишь на ком-нибудь в городе: интересное, оригинальное и отнюдь не вычурное. При всем том хороший вкус сочетался у него с немного претенциозной, но милой неряшливостью: рукав обязательно припудрен папиросным пеплом; из кармана небрежно торчит угол платка; туфли не то чтобы запущенные, но как-то деликатно напоминающие о том, что их надо бы почистить, да хозяин этого не замечает или ему недосуг; мягкие русые волосы хотя и не взлохмачены, как у Лесько, однако прическа всегда в некотором беспорядке. Такой человек, наверное, вызывал у женщин острое желание поухаживать за его костюмом, за его прической, вообще что-то сделать для него.
— Над чем работаете? — спросил Рябинин.
— Пытаюсь написать рецензию. Премьера у нас в драматическом.
Орсанов сел против Рябинина за маленький столик, приставленный боком к обширному письменному столу ответственного секретаря. Достал из заднего кармана брюк коробку папирос. Он много курил, рассеянно пренебрегая при этом пепельницей, и сорил пеплом вокруг себя и на себя.
— Что привезли из Ямскова? — спросил Орсанов с очень мягкой, неторопливой улыбкой.
Кажется, они впервые беседовали наедине, да еще в такой
