справляться со стрессом – потянуть что-то в рот. Когда мы были младенцами, нам для успокоения давали грудь или соску. (Соска-пустышка – это, собственно говоря, плацебо.) Ребенок, испытывая стресс, может начать сосать палец. Или что-нибудь есть. Многие взрослые с целью самоуспокоения тоже начинают что-то жевать (как говорят, «заедают» стресс). Есть и другие, еще менее безобидные, способы «дать себе соску»: курение, алкоголь, наркотики, лекарства. Некоторые люди напиваются, когда им плохо, или начинают курить сигарету за сигаретой, сидя в облаках дыма. Таким образом человек пытается сам себе помочь, «дать себе соску», когда позаботиться о нем некому, а сам он заботиться о себе более здоровым образом не умеет. Думаю, что я стала все время есть, пытаясь справиться с семейным стрессом, в котором взрослые не были поддержкой, поскольку с собственным стрессом справлялись с трудом. Они не были способны меня контейнировать.
В этом возрасте я стала очень часто болеть ангиной. При этом в начальных классах я еще была отличницей. Мама всегда говорила, что мои пятерки – ее заслуга, и гордилась тем, что заставляла меня учить уроки, если температура у меня была ниже 39°. С годами я болела все чаще и дольше, а училась все хуже. Поэтому мама все упорнее меня лечила и все чаще била. Предполагаю, что уже тогда я могла неосознанно взять на себя обе роли: и хорошего ребенка – маминого больного брата, и моей мамы – плохого ребенка. Непосильная это ноша, если говорить откровенно, – взять на себя проблемы сразу двух детей из семейного прошлого. Как память о лечении у меня остался шрам на внутренней стороне подбородка. С годами, конечно, он стал менее заметен. А вот история его появления. Мама все время то узнавала про новые способы лечения ангины, то сама их изобретала. Один раз она заставила меня дышать паром из горлышка открытой грелки. Мама не задумывалась о том, что подносит грелку слишком близко – пар обжигал лицо. Я отшатнулась и перевернула грелку с кипятком на себя. Пришедшая по вызову врач сказала только: «Ах ты, моя лапочка…» Даже не помню, спрашивала ли она, как я получила этот ожог. Потом, когда я уже была психологом, на одной из обучающих программ говорили: если ребенок часто болеет, он получает от этого выгоду в виде заботы. Я спросила: а если заботятся жестоко? Может быть, ухаживающий человек таким приемлемым способом удовлетворяет свои садистские потребности, искренне веря, что делает доброе дело? Преподаватель не понял, о чем речь. Я ненавидела лечение, но постоянно болела. Конечно, в этом тоже была вторичная выгода: ведь именно такая я была нужна. Я была нужна плохая. Маме всегда надо было во мне что-то исправлять. А ребенку необходимо быть нужным своей семье. И чтобы быть таким, какой он нужен, ребенок соглашается верить в свою ущербность или неполноценность. При этом ему становится все хуже и хуже. Когда после института я, воспользовавшись распределением, сбежала на работу в отдаленное село, мама сказала: «В тебе настолько развиты садистские наклонности, что ты готова поступать себе во вред, лишь бы матери было плохо».
Когда-то давно был у меня котенок, и у него появились какие-то высыпания на коже. Я подумала, что это лишай. Пошла в единственную в том месте, где тогда жила, ветеринарную клинику и обнаружила на двери замок. Друзья посоветовали народное средство – солидол, сказав, что им лечат лишай у коров. Дали баночку, и я начала мазать котенка солидолом. Именно начала, день за днем – одного раза показалось мало. К счастью для моего подопечного, в гости пришел здравомыслящий человек, Марьиванна. Она увидела котенка с почерневшей кожей на загривке и остановила меня. Тогда я поняла, что она права. Лечить я научилась, естественно, у мамы, а потом сама испугалась… Если вас лечат такими методами, вам трудно разглядеть за ними садизм, и вы считаете это нормой, самоотверженной заботой любящего человека. Я никого больше так рьяно не лечила – ни животных, ни людей. Честное слово. В то время я еще не задумывалась о том, почему в нашей семье лечение превращалось в пытку. Любила ли меня мама? Она сказала бы, что любила. И ведь я котенка тоже любила…
Папа однажды сказал сестре, что его мать, когда он был ребенком, была еще хуже, чем наша. Что именно он имел в виду? Не знаю. Я мало знаю о его детстве. И совсем мало – о том, как относились к нему в его родном доме. Но одну историю, которую рассказывала сама бабушка Нина, я запомнила хорошо. Она тогда решила подшутить над папой маленьким. Дома появилась колбаса (может, первый раз в его детстве). Папа, гуляя во дворе, увидел на подоконнике тарелку с колбасой, побежал домой, а мама (бабушка Нина) колбасу спрятала. Прибегает Витя (мой папа) – нет колбасы. Стоит в недоумении. Выходит во двор – на подоконнике опять колбаса. Бежит домой – колбасы нет. Бабушка Нина рассказывала об этом со смехом, словно это была удачная шутка. Чем все закончилось? Может быть, папа заплакал? Жестокая шутка…
Семью бабушки Нюси раскулачили. Бабушка помнила: когда семья не успевала все сделать за день, работали даже ночью. Она часто повторяла: «Просто мы все много работали». Мама в разговорах со мной всегда подчеркивала, что у них с папой семьи разные. Она рассказывала, что отец папиного отца (мой прадед) у себя в украинском селе сам раскулачивал других людей! Она передразнивала восхищенный тон, с каким якобы говорили: «Красноармеец! Герой!» (Ее-то дед был белым.) Позже мама сказала, что это все ложь. Тетка Тамара ничего такого не помнила – по ее словам, прадед был просто бухгалтером. Но одно другого не исключает. Человек вполне мог сначала воевать в Красной армии, а потом работать в колхозе бухгалтером.
В начале 1930-х эта семья вдруг перебралась в Россию. Мама, вероятно, со слов той же тетки Тамары, говорила, что они бежали. Вот, мол, раскулачивал людей ее отец Гаврила, а потом сам был вынужден скрываться! Я думала, что они просто переехали. Тогда я еще не знала, что Украину охватил чудовищный голод и людей не выпускали из голодающих сел. Папа с сарказмом говорил, что в колхозе его дед считался «честнягой»: ревностно следил за сохранностью отнятого у «кулаков» и ничего не трогал сам. Это тоже может быть правдой – прадед-красноармеец и коммунист мог именно так понимать честность.
Я помню, как дед Петя рассказал, что в первые годы советской власти успел немного поработать учителем в родном
