семья должна там побывать, если сестра там живет. Но, еще когда она уезжала, я понимала, что никогда к ней не приеду. И что она никогда к нам не приедет. У нас хорошие отношения – на расстоянии; иногда мы пишем друг другу. Нет, она не приезжала в Россию. А я не ездила к ней в Америку. Ни разу за 20 лет. Мы обе очень хотели вырваться из родительского дома. И вырваться было очень нелегко. Так что мою сестру понять можно.
Бабушка Нюся жила с нами. Я не испытывала сочувствия к ней, когда она рассказывала о своей жизни. Я была равнодушна… И очень сожалею об этом. Я бывала у папиных родителей на Второй Верхней улице. Несколько улиц взбирались на Горячую гору: Средняя, Верхняя, Вторая Верхняя… Интересно: а Нижняя была? Один раз я осталась у них ночевать. Они предлагали пожить у них, но на следующий день я запросилась домой. Я не спала всю ночь… Мама до сих пор напоминает мне о том, как я стала проситься домой. Дедушка с бабушкой, наверное, ни в чем не виноваты. Я тогда вообще не могла уснуть, если ночевала вне дома. Но, может, были и другие причины. Страх? Может быть, я лежала на кровати прабабушки Кати? Точно в ее комнате. Может, прадед умер там же? Или, может, деду-ветерану снилась война?
Однажды бабушка с дедушкой навестили меня, когда я болела, и принесли несколько мандаринов. Мама долго мне об этом напоминала, и передразнивала их – будто бы они говорили: «Объешься!» Кстати, в то время дети вообще не объедались экзотическими фруктами. Если удавалось купить мандарины, родители выдавали мне их по одной штуке в день. Я помню, что бабушка Нина иногда провожала меня до калитки и совала мне в кулак бумажный рублик. Для ребенка тех лет это были совсем не маленькие деньги. Но мама всегда говорила, что они очень жадные. Почему я не сообщала маме об этих рублях? Очень просто: она осудила бы меня за то, что я их беру.
Какие чувства я испытывала, когда бабушки и дедушка умирали? Я тогда была уже молодой девушкой. Снова помню свое равнодушие. Когда умерла бабушка Нина, я прокомментировала холодно: «Еще один человек перешел из родственников в предки». Позже начала думать: может, она нас с Наташкой любила больше, чем мы ее? Когда я уже выросла, то еще приходила на Вторую Верхнюю. Просто потому, что надо навещать своих дедушек и бабушек. Но сестра к ним уже не ходила. У соседей-армян была дочка по имени Маргаритка, ровесница моей сестры. Наша бабушка привязалась к ней, и та ходила к ней в гости. Помню: я захожу во двор, а на заборе сидит Маргаритка и приветствует меня. Теперь мне грустно из-за того, что бабушку любила соседская девочка, а не мы с сестрой…
Почему я верила, что любят меня не там, а дома? Журнал «Семья и школа» учил родителей, как воспитывать детей. Его должны были выписывать все семьи младшеклассников. Но в нашей семье его читала только я. Мама говорила: «Мы с папой все это знаем, мы окончили пединститут». А я начитаюсь – и давай им рассказывать. Что «дети имеют право на секреты», что «бить детей непедагогично». Позже мама будет бить меня чаще. И обзывать… А я, что называется, «оговаривалась», дерзила. Помню, как сижу на полу спиной к ней, перебираю журналы «Семья и школа» в шкафу и возмущаюсь: «Кто я вообще? То я для тебя скотина, то верблюд…»
Сейчас у меня на шкафу сложены старые коробки с елочными игрушками 1960-х – 1970-х годов. Новый год был и остается моим любимым праздником. Как-то мама достала купленные для меня подарки, стала их рассматривать и восхищаться: «И это всё мне?! Как давно я хотела бумажную куклу! Как я хотела конструктор!» Она продолжала, пока я не разревелась. Но все-таки Новый год – это Новый год. И старые елочные игрушки я хочу сохранить. Говорят, сейчас их можно дорого продать как антиквариат. Но мне не хочется их продавать, а хочется нарядить ими елку. И тогда они будут в моей нынешней квартире частью прежней жизни, как память о детстве, со всем хорошим и плохим, что в нем было.
Помню, однажды бабушка Нюся меня причесывала, а я была в хорошем настроении и смеялась. Бабушке показалось, что я смеюсь над ней, и она ударила меня по голове кулаком. В нашей семье вообще не было взрослого человека, который бы меня ни разу не ударил. Мама говорила: «Ты безобразно, уродливо толстая. Если бы я была как ты, мне было бы стыдно выходить из дома». Во втором классе врач меня взвесила и сказала родителям: «Вы загубили ребенка». Мы шли домой в тяжелом молчании; почему-то я чувствовала себя виноватой. (О, как хорошо я помню это тяжелое молчание!) Потом мама посадила меня на диету и запретила пить много воды – разрешала совсем чуть-чуть. Помню, как пришла к нам ее сотрудница и попросила воды, а я принесла ей на дне стакана. Она удивилась: что это? А я думала, что столько и надо пить нормальным людям. Мне ведь столько разрешали. Еще мама заставляла меня делать разные упражнения: «А ну-ка! 30 наклонов, 30 приседаний!» Или высыпала на пол коробку спичек, чтобы я поочередно наклонялась, собирая их по одной. Короче, в восемь лет я, благодаря маминым стараниям, за лето похудела на восемь килограммов. Потом, конечно, снова потолстела…
Помню, папа как-то сказал, что с детства уважает герань. Потому что этих цветов было много в школе, и можно было пожевать листок, когда голоден. Мама удивилась: «Ты в детстве бывал таким голодным? Я не знала». Родители в детстве часто были голодными. А теперь они были озабочены моей фигурой. Я переедала и толстела.
На самом деле толстела не только я. У мамы тоже бывали периоды, когда она толстела, и периоды, когда она худела. Она объясняла: «Мне надо сейчас набрать вес про запас. Потом у меня снова начнет болеть желудок, и я снова сильно похудею». Сейчас я знаю, что те, кто в детстве пережил голод, часто страдают различными расстройствами пищевого поведения. Но тогда верила в мамину болезнь желудка и в то, что из-за этой болезни у нее бывает рвота. И, в соответствии с механизмом проективной идентификации, сама начинала переедать и толстеть. Весьма вероятно, что это было не только повторением пережитого мамой в детстве…
Известный (хотя и не лучший) способ
