Я полагаю, что Гуго, образцово-показательный подданный Габсбургов в первом поколении, очень опечален падением империи, за которую так беззаветно сражался. В одночасье его медали устарели, ведь на них стоят титулы и инициалы переставшего править монарха. С 12 ноября 1918 года он, как и все австрийцы, числится гражданином хрупкой, только что появившейся на свет небольшой республики. В правых и консервативных кругах уже звучат призывы к наказанию козлов отпущения, виновных в поражении, начинаются поиски не внешних, а внутренних врагов.
Однако Гуго жив. И ничего нет чудесного в том, что трое из четверых сыновей Софии живыми вернулись с войны. В вашингтонском архиве Холокоста я обнаружила копию письма, написанного моему двоюродному брату Джону Кафке после Второй мировой войны, в котором автор пишет, что София обладает всеми качествами «абсолютного правящего матриарха» и управляет семейством Шиндлер «подобно королеве-матери». Возвращение ее сыновей к гражданской жизни означает, что в шестьдесят два года она может наконец-то отойти от руководства семейным бизнесом.
Пока еще без Софии не принимается ни одно важное решение, но Гуго и Эрих уже начинают осваиваться в новой экономической обстановке, когда мало у кого есть средства на что-либо, кроме самого необходимого.
Я обнаруживаю несколько снимков, сделанных в 1918 году инсбрукским фотографом Рихардом Мюллером, на которых женщины и дети стоят в очереди за молоком. Свет поставлен прекрасно, а по качеству это почти постановочная съемка. Люди послушно смотрят на фотографа, но их исхудавшие, неулыбчивые лица красноречиво говорят о том, что в последние четыре года они жили бедно и питались скудно.
Конец войны не означал конца бедствий Австрии. Перемирие еще не было миром, и Австрия оставалась в блокаде. Договор, подписанный 10 сентября 1919 года, назвали Сен-Жерменским; подобно Версальскому, заключенному с Германией, его условия победители обсуждали очень долго и дотошно, и фактически они обескровили Австрию. Договор подтвердил исчезновение империи и возникновение независимых Чехословакии, Югославии («Королевства словенцев, хорватов и сербов») и Польши. Австрия лишилась 60 % своей территории, а Венгрия – в следующем году с ней разделались Трианонским договором – уступила соседям целых 72 %.
Австро-Венгрия, дуалистическая монархия, некогда третье по численности государство Европы, сократилась до двух не слишком богатых государств, лишенных к тому же выхода к морю. Австрии было строго-настрого запрещено объединяться с Германией и даже не мечтать об этом – по крайней мере, пока. Меня поразила одна фраза в воспоминаниях Эрика Хобсбаума «Интересное время. Жизнь в XX веке» (Interesting Times: A Twentieth-Century Life). Видный историк, живший в Вене ребенком, описал Австрию того времени так: «Крошечная провинциальная республика огромной красоты, которой никак не верилось в собственное существование»[19].
При весьма сократившихся минеральных и сельскохозяйственных ресурсах Австрии было очень трудно накормить свой народ. Летом 1919 года нехватка продуктов так обострилась, что местные правительства Верхней Австрии и Зальцбурга в приказном порядке заставили всех отдыхающих покинуть их регионы. В Линце отпускникам на сборы и отъезд дали восемь дней, в противном случае им грозил штраф. Даже, казалось бы, радостное событие – возвращение 80 000 австрийских военнопленных из Италии в сентябре 1919 года – не радовало: ведь их нужно было кормить.
Линцские евреи и так уже с большим трудом кормили 20 000 еврейских беженцев, интернированных и военнопленных – всех тех, кто оказался здесь в 1914 году и не мог вернуться домой. Они ютились в бараках по окраинам города. Лили и Эдуард Блох почувствовали подъем антисемитизма и с беспокойством ждали погромов и всплеска насилия.
Для гораздо меньшей еврейской общины Инсбрука дела обстояли по-другому; здесь горе от людских потерь в годы войны усугублялось травмой от потери территории. По условиям договора Италии удалось отхватить себе Южный Тироль, и его скорая потеря воспринималась с большой горечью. Северный Тироль изо всех боролся за то, чтобы удержать Южный, но все его старания оставались втуне. Большинство тирольцев чувствовали себя одураченными. Они задавались вопросом: как согласовать разделение государственной границей соседей, семей, общин с пунктом 10 широко разрекламированных «Четырнадцати пунктов» Вудро Вильсона, написанных для установления справедливого мира? С тем, что «народы Австро-Венгрии, место которых в Лиге Наций мы хотим видеть огражденным и обеспеченным, должны получить широчайшую возможность автономного развития»?
Южный Тироль окончательно оторвали от Северного в октябре 1920 года. Старинный местный герой, Андреас Гофер, строго взирал с плаката на Вильсона, требуя ответа на вопрос: «Кто я – немец или итальянец?» У Вильсона озадаченный вид. Понятно, что об этом он почти не думал. Вудро Вильсону жить оставалось совсем недолго, но один историк утверждал, что он успел пожалеть именно об этом решении.
Итальянцы не теряя времени закрыли тирольско-австрийскую границу и запретили доставку товаров и почты из Италии в Австрию. Это была не только унизительная потеря территории, но еще и совершенно неожиданное прекращение поставок сельскохозяйственного сырья, много десятилетий доставлявшегося с плодородного юга в северные районы страны вплоть до Инсбрука. Разделение стало и человеческой трагедией: на железнодорожных станциях разыгрывались душераздирающие сцены, когда южные тирольцы штурмом брали поезда, чтобы успеть уехать, пока не захлопнется ловушка; бывало, что люди гибли, падая с крыш вагонов, на которых не могли удержаться.
В Южном Тироле началась итальянизация. С 1922 года было запрещено говорить по-немецки в школах и государственных учреждениях, притом что мигрантов с юга Италии всячески поощряли и приветствовали. Ширился размах этнических чисток немецкоговорящего населения, и оно волей-неволей вынуждено было бежать в Северный Тироль[20]. Что же до Тироля Северного, он страдал от итальянского оккупационного корпуса численностью 15 000 человек. Местные газеты издевательски написали, что это даже хорошо, ведь продовольствие у них будет с собой и к тирольской еде «привередливые итальянцы» даже не притронутся[21].
В ответ на потерю Южного Тироля заметно росло желание всячески подчеркивать свою немецкость. На популярном изображении 1920-х годов по одну сторону недостроенного моста стоят тирольцы, а по другую человек приветственно машет им немецким флагом (см. илл. 6 на вкладке)[22]. Гигант в традиционных кожаных бриджах (Lederhosen) устанавливает на место недостающую секцию моста с надписью «аншлюс» (Anschluss), чтобы люди могли перейти к себе домой, в Германию. Это желание никак не предусматривалось положениями Сен-Жерменского и Версальского договоров, однако не ослабело и оставалось очень горячим.
