— окажется для меня самым простым и самым спокойным?
Или всё дело в том, что дальше было всё ещё хуже…
Хотя о чем это я — кошмар начался сразу, как только Этьен почуял во мне свою пару. Да, истинную пару… Теперь я хорошо знала, что это означает. Пожизненная привязка к мужчине, который, в силу патриархальности оборотней, мог делать со своей самкой всё, что угодно.
Правда, я то и дело слышала, что мужчины, мол, и сами зависимы от своих женщин: благодаря союзу с истинной парой, зверь оборотня постоянно пребывает в гармонии с человеческой половиной, не сходит с ума и не становится одичавшим полузверем — получеловеком. Дети от истинной пары, как правило, тоже сильнее «обычных» детей; да и «неистинные» партнёрши залетают совсем редко — оттого — то так редки и ценны дети в кланах оборотней.
К несчастью, мне посчастливилось оказаться истинной парой не простого оборотня, не какой — нибудь полукровки, способного к обращению — а самого Альфы. Вожака, держащего огромную стаю, куда входила вся Франция, Монако, и вроде бы даже Бельгия.
Хотела ли я этого? — Нет. Мечтала ли я вернуть свою прежнюю жизнь? — Тоже нет. Не потому что мне так понравилась Франция и этот долбаный замок. А потому, что Этьен каждый раз, когда я тосковала по Москве, начинал дико злиться — словно он каким — то образом чуял, о чем я думаю.
И каждый раз за этим следовало наказание.
В спальне.
Или любом другом месте, где мы оказывались наедине.
Он трогал меня. Целовал. Требовал целовать в ответ. И пугал меня своим внимательным, трезвым взглядом.
Я хорошо запомнила то откровение Альфы, когда он сказал, что ему совсем ненужно иметь меня подле себя как свою официальную жену — достаточно запереть в одной из спален и насиловать время от времени. Это могло показаться совсем уж нереальным, но в той же «семейной» галерее Валуа я обнаружила доказательство того, что угрозы Этьена — не простая пугалка.
Один из его предков, кстати, удачно женившийся на аристократке испанских кровей, спустя пару лет после свадьбы построил возле замка небольшой домик, где держал пленницей молодую крестьянку, похищенную из её родной деревни.
Когда знакомясь с историей рода своего «супруга», я узнала про эту несчастную, у меня волосы на голове встали от того ужаса, что сотворили с ней эти нелюди. Молодую девушку почти в одиночестве заперли на долгих двадцать лет — её регулярно насиловали, так, что она почти каждый год рожала по ребенку. Новорождённых детей у неё тут же отбирали, представляя малышей в качестве законных отпрысков герцога.
И я даже не могла представить, что ещё творилось в этом замке в прошлом.
Правда, в то же время, несмотря на все угрозы и ухищрения во время наказаний, Этьен никогда не переходил последнюю границу. Он заставлял удовлетворять его руками, размазывать сперму по телу, когда он кончал на меня, заставлял спать с ним нагишом в обнимку… и пусть его возбужденный член то и дело терся об обнажённую кожу, Этьен всё же удерживался от… полного насилия.
И смешно сказать — я была ему за это благодарна.
Бред ведь — в наше время равных возможностей и равенства полов быть благодарной за очевидное право женщины на свободу и личную неприкосновенность …
Впрочем, ведь все эти права были написаны только для людей, не для оборотней.
А я оказалась где — то посередине между этими мирами. Не совсем человек. Совсем не оборотень.
Это было… сложно.
Несмотря на все приказы Этьена, стая меня не приняла. Оборотни не хотели Луну, которая не оборачивается. Не хотели герцогиню, которая не знает, какую вилку использовать для салата. Не хотели иностранку, ни слова не понимающую на их родном языке.
Только Лера и ещё несколько учителей: по французскому, этикету и истории вроде бы немного мне симпатизировали. Остальные же обитатели замка, хоть формально и выполняли приказ своего Альфы, но при этом делали всё, чтобы меня задеть.
Тихие разговоры, вскользь брошенные фразы.
Жалкая проститутка, заманившая Альфу в свои сети.
Унылая старая дева, которая так некстати свалилась на красавца — Альфу.
Двадцатилетние фигуристые красавицы, поглядывая на меня с пренебрежением, тихо шептались между собой на английском языке, что это, мол, просто невероятная несправедливость. Теперь, видите ли, самый лучший самец стаи будет проводить полнолуния «засаживая пришлой девке», а не устраивая охоту за ними.
Когда же стало понятно, что жаловаться Альфе я не пойду, всё стало совсем плохо.
Шепот превратился в отчётливый голос, а настороженное молчание в ядовитые смешки.
А мне хотелось кричать во весь голос — кричать, так, чтобы услышали все: я не желаю оставаться в их стае. Пусть забирают своего Альфу, пусть оставят меня в покое или ещё лучше — дадут улететь домой.
Но даже завопи я об этом на весь замок, надоедливые дамочки всё — равно были абсолютно бессильны. Ввсе решения в стае принимались по воле только одного оборотня. Альфы.
А Этьен… Этьен требовал от меня одного — поскорее влиться в его стаю. И, наконец — то, перекинуться в зверя.
Он словно не желал признавать, что ни то, ни другое для меня было невозможно.
Этьен
С каждым днем меня всё больше волновало состояние Таис. Моя избранница, вместо того, чтобы ощериться и указать наглым самкам на их место в стае, всё больше замыкалась в себе — и всё меньше проявляла ко мне чувств.
Если раньше я часто ловил в её запахе сексуальное возбуждение и даже ревность — то чем дольше Таис оставалась в замке, тем реже становились эти всплески.
Казалось, я перепробовал всё: полностью исключил полноценный секс с проникновением, нежничал с ней как ненормальной; терпеливо рассказывал о законах оборотней, и о своей стае. Сколько у нас территории, в каких городах находятся поместья Альфы, и какие земли больше всего нуждаются в присмотре Луны. Вводил, так сказать, в курс дела.
Но ей было всё — равно. Она то и дело пряталась в своей ванной комнате — и когда я поникал в её мысли, я не слышал ничего, кроме чисел: двести тысяч пятьдесят восемь, двести тысяч пятьдесят девять…
Я даже втихаря консультировался с врачами, чтобы понять, можно ли мне как — то повлиять на свою избранницу. Каждое светило науки тут же важно кивало, но уже после первого же короткого разговора с Таис разводило руками и призвало, что моя пара абсолютно непробиваема.
— Вы же говорили, что она
