лоснящейся кожей — по утверждению Кассы Амануэля, они ежедневно смазывают лица сливочным или оливковым маслом, — даже при таком ярком солнце они облачались в легкие и свободные одежды, оставлявшие тело кое-где неприкрытым. На женщинах — только пестрые куски материи, задрапированные в виде юбочек, и множество различных украшений: браслетов и ожерелий; на мужчинах— короткие брючки и нечто вроде легких жилетов из полосатой бязи. Тюрбаны на головах свидетельствовали об их принадлежности к исламу.
Нас очень удивило, что вся эта живописная компания, пройдя в нескольких десятках шагов от нас, казалось, даже не заметила стоявшего на станции поезда и толпившихся у окон пассажиров. Они вели себя так, будто ни поезда, ни людей вовсе не существовало.
Как пассажир привилегированного класса, пан Беганек почувствовал себя лично задетым таким пренебрежением. Он попытался убедить меня, будто кочевники не поднимают глаз на поезд, потому что им стыдно за своих предков, которые грабили и убивали строителей дороги. Мне это показалось сомнительным: слишком мало эти люди походили на кающихся грешников, а их поведение скорее смахивало на нарочитую демонстрацию — нам, дескать, глубоко безразличны и вы, и ваша железная дорога.
Касса Амануэль рассказал нам много интересного об этих жителях пустыни. Кочевники-данакиль фактически не подчиняются никакой власти. Чиновники из Аддис-Абебы не осмеливаются появляться на их территории без охраны.
Самое удивительное состоит в том, что эти непокорные кочевники, не признающие ничьей власти, играют весьма существенную роль в экономике страны. Они — (Основные поставщики соли. В данакильской пустыне имеются огромные запасы этого ценного продукта. Соль лежит там прямо на поверхности. Данакиль остается только грузить ее на верблюдов и везти в ближайшие города, откуда она идет во все концы страны. На станции мы видели как раз такой караван с солью.
После этой встречи до самой Дыре-Дауа не произошло ничего интересного. На эту последнюю на нашем пути железнодорожную станцию мы прибыли в пять часов вечера — в одиннадцать по эфиопскому времени.
В Дыре-Дауа была сильнейшая жара, и мы, впервые после отъезда из Каира, основательно вспотели. По словам Кассы Амануэля, нам исключительно повезло — такие знойные дни в период больших дождей даже в Харэре выдаются крайне редко. Задумчиво покачав головой, пан Беганек сообщил, что его это не удивляет: во-первых, ему всегда везет на жару, а во-вторых, его старые тетки предсказали, что он будет жить в жарких странах. Что касается теток, то пан Беганек с удовольствием расскажет о них Кассе Амануэлю… Но этого я уже не позволил! Не для того я приехал в Дыре-Дауа, чтобы выслушивать истории о тетушках пана Беганека.
Хорошо знакомый с городом, Касса Амануэль объ явил, что до отеля не более пятнадцати минут ходьбы Мы пошли пешком, тем более что, кроме портфелей никакого багажа у нас не было, да и Павел просил не роскошествовать на такси.
Дыре-Дауа нисколько не похож на Аддис-Абебу. Здесь уже чувствуется близость пустыни.
Улицы в городе широкие, песчаные, в основном без тротуаров. Высокие акации с похожими на балдахин плоскими раскидистыми кронами бросают на них — свою тень. Дома — как обычно на юге — обращены к улицам глухими стенами. Недалеко от вокзала расположился шумный восточный базар с отдыхающими между при лавками верблюдами. На довольно оживленных улицах нам встречались бородатые, с резкими чертами лица амхарцы, поджарые сомалийцы и представители племени галла, которых мы легко распознавали по кудрявым шевелюрам, мускулистым телам и удивительно маленьким носам. Машин на улицах почти не было. Лишь время от времени громыхала повозка, запряженная волами или ослами.
Дойдя до центра, мы обратили внимание на здание, которое возвышалось над городом и его окрестности ми и резко отличалось от прочих домов. Это был прекрасный дворец — ничуть не менее величественный, чем дворцовые сооружения в Аддис-Абебе. Он стоял на холме и был обнесен массивной стеной.
Я потянул за рукав пана Беганека и шепотом попросил его не задавать вопросов насчет этого дворца. У меня не вызывало сомнения, что он построен каким-нибудь монархом, а выслушивать еще одну историю об императорах не было никакого желания.
Но любопытный как дитя референт не внял моей просьбе. Он достал из кармана зеленый блокнот и преспокойно попросил Кассу Амануэля рассказать что-нибудь о дворце.
Наш эфиопский друг, обычно так охотно все объяснявший, на этот раз повел себя весьма странно. Он сначала огляделся вокруг, как будто хотел убедиться, что нас никто не подслушивает, потом произнес коротко и с явной неохотой:
— Обыкновенный дворец. Вы сами видите. Дворец… императора.
Но от пана Беганека не так-то просто отделаться. Он пустил в ход самую приятную из своих улыбок и сказал нежным голосом:
— Ясно, что это императорский дворец. Это сразу видно. Но хотелось бы знать, какой император его построил. Ведь императоров было много…
И тут Касса Амануэль, казалось без всякой причины, ужасно разволновался.
— Перестаньте мучить меня бесконечными расспросами! — воскликнул он. — Только что вы говорили, что императоры вас не интересуют, а теперь опять об императорах! О чем тут говорить? Это одна из императорских резиденций, каких много. А кто ее построил — в конце концов не так важно.
Мы больше не возвращались к разговору о дворце, но считать вопрос исчерпанным, разумеется, не могли. Странное поведение Кассы Амануэля лишь разожгло наше любопытство. Мы чувствовали, что здесь скрывается какая-то тайна, и решили раскрыть ее во что бы то ни стало.
Отель в Дыре-Дауа принадлежал итальянцам. В смысле комфорта ему было далеко до царства пана Мачека. Зато мы увидели там то, чего не было нигде в Аддис-Абебе — белые муслиновые москитные сетки над кроватями. Оказывается, во время сезона дождей в Дыре-Дауа появляются москиты.
Москитные сетки — непременная деталь любой приключенческой повести для молодежи— пробудили в нас жажду великих приключений, поисков и открытий. Мы решили немедленно приступить к разгадке тайны императорского дворца.
Поскольку Касса Амануэль отказался дать какую-либо информацию по этому вопросу, мы решили обратиться к шведскому полковнику, с которым пан Беганек подружился со времени ночного инцидента в Аваше.
Пока я отвлекал разговорами Кассу Амануэля, референт выскользнул из номера и помчался в комнату шведа. Через десять минут он вернулся и вызвал меня в коридор. Его щеки пылали.
— Я все выяснил, — сказал пан Беганек возбужденно. — Это дворец императора Лидж Ияссу, который натворил каких-то ужасных дел, и теперь в Эфиопии даже имя его запрещено произносить. Полковник уверен, что Касса Амануэль знает подробности этой истории. Надо на него нажать.
Я согласился с ним и, забыв о своем
