но и душу предков твоих: ибо они клялись великому моему деду служить нам верно со всем их потомством.
Я читал и разумел твое писание. Яд аспида в устах изменника; слова его подобны стрелам. Жалуешься на претерпенные тобою гонения; но ты не уехал бы ко врагу нашему, если бы мы не излишне миловали вас, недостойных! Я иногда наказывал тебя за вины, но всегда легко и с любовью; а жаловал примерно. Ты в юных летах был Воеводою и советником Царским; имел все почести и богатство…
Хвалишься пролитием крови своей в битвах: но ты единственно платил долг отечеству. И велика ли слава твоих подвигов?.. Говоришь о Царствах Батыевых, будто бы вами покоренных: разумеешь Казанское (ибо милость твоя не видала Астрахани): но чего нам стоило вести вас к победе? Сами идти не желая, вы безумными словами и в других охлаждали ревность к воинской славе. Когда буря истребила под Казанью суда наши с запасом, вы хотели бежать малодушно – и безвременно требовали решительной битвы, чтобы возвратиться в дома, победителями или побежденными, но только скорее. Когда Бог даровал нам город, что вы делали? Грабили! А Ливониею можете ли хвалиться? Ты жил праздно во Пскове, и мы семь раз писали к тебе, писали к Князю Петру Шуйскому: идите на Немцев. Вы с малым числом людей взяли тогда более пятидесяти городов; но своим ли умом и мужеством? Нет, только исполнением, хотя и ленивым, нашего распоряжения… Если бы не ваша строптивость, то Ливония давно бы вся принадлежала России. Вы побеждали невольно, действуя как рабы, единственно силою понуждения. Вы, говорите, проливали за нас кровь свою: мы же проливали пот и слезы от вашего неповиновения…
Что было отечество в ваше царствование и в наше малолетство? Пустынею от Востока до Запада; а мы, уняв вас, устроили села и грады там, где витали дикие звери…
Бесстыдная ложь, что говоришь о наших мнимых жестокостях! Не губим Сильных во Израиле; их кровию не обагряем церквей Божиих: сильные, добродетельные здравствуют и служат нам. Казним одних изменников – и где же щадят их? Много опал, горестных для моего сердца; но еще более измен гнусных, везде и всем известных…
Хвала Всевышнему: Россия благоденствует; Бояре мои живут в любви и согласии: одни друзья, советники ваши, еще во тьме коварствуют…
Угрожаешь мне судом Христовым на том свете: а разве в сем мире нет власти Божией? Вот ересь Манихейская! Вы думаете, что Господь Царствует только на небесах, Диавол во аде, на земле же властвуют люди: нет, нет! везде Господня Держава, и в сей и в будущей жизни… Ты пишешь, что я не узрю здесь лица твоего Эфиопского: горе мне! Какое бедствие! Престол Всевышнего окружаешь ты убиенными мною: вот новая ересь! Никто, по слову Апостола, не может видеть Бога! Положи свою грамоту в могилу с собою: сим докажешь, что и последняя искра Христианства в тебе угасла: ибо Христианин умирает с любовью, с прощением, а не с злобою. К довершению измены называешь Ливонский город Вольмар областию Короля Сигизмунда и надеешься от него милости, оставив своего законного, Богом данного тебе Властителя. Ты избрал себе Государя лучшего! Великий Король твой есть раб рабов: удивительно ли, что его хвалят рабы? Но умолкаю: Соломон не велит плодить речей с безумными: таков ты действительно…»
Так и началась переписка, продлившаяся вплоть до смерти Курбского в далеком пока от того дня 1583 году. Сколько еще впереди ядовитых слов, сколько мыслей о сущности государства и религии, сколько уличительных речей! Их письма, наполненные ненавистью друг к другу, станут литературным памятником столетия спустя.
Глава 9
В сентябре в Москву прибыли послы от германского императора и магистра Тевтонского ордена в Священной Римской империи. Иоанн верил в то, что переговоры будут касаться совместной борьбы против Польши, и магистр Вольфганг в письме много говорил о союзе с Москвой. Но прибывшие послы говорили лишь об одном – чтобы царь выпустил из плена бывшего магистра ордена в Ливонии, старика Фюрстенберга. С трудом сдерживая бешенство, Иоанн отвечал:
– Снова вижу, что с вами, немцами, договариваться ни о чем нельзя. Еще недавно ваш магистр писал мне, что хочет заполучить Пруссию и готов повести полки против Литвы. Теперь же вы пришли говорить со мной о другом, и не услышал я ни слова о нашем союзе. А магистру вашему передайте – ежели отнимет он у Сигизмунда Ригу и Венден, то отдам ему старца Фюрстенберга.
Переговоры зашли в тупик. Фюрстенбергу суждено было умереть через несколько лет в плену, а германцы так и не вступили в войну с Сигизмундом.
Сразу же после завершения переговоров с германцами Иоанн решил наконец ослабить клан Захарьиных. Он был властителем всего, что жило и стояло на русской земле, и больше всего ревновал саму власть. Все, кто возносился подле него, тут же начинали этой властью злоупотреблять – Шуйский, Воронцов, Сильвестр, Адашев. Не избежали этой участи Захарьины, и Иоанн не собирался им этого прощать. Данила Захарьин был у них главой семьи, его люди и друзья повсюду и сейчас, пожалуй, нет могущественнее человека во всем государстве. Иоанн понял это давно и решил, что сейчас настало время лишить Захарьиных столь сильного предводителя.
Он пришел тут же по зову государя, и Иоанн, любезно улыбаясь, сказал ему:
– Сейчас мне опытные воеводы нужны в борьбе с Литвой. Отправляйся в Вязьму в полк князя Бельского.
Данила Романович опешил от столь неожиданного приказа. Уже много лет он никуда не выезжал из Москвы, ибо принимал участие в управлении государством. А теперь на кого все оставить? На Василия? Не справится он! Никита в Кашире стоит с полками. Выходит, не остается никого! Враги Захарьиных тут же сделают все против них, раздавят! Нельзя ехать!
– Как же так, государь? – Данила Романович бухнулся на колени перед сидящим в кресле Иоанном и хотел было сказать, что не время ему сейчас покидать Москвы, недругов много у государя, наследников надобно воспитывать, и еще многие мысли роились в его голове, но увидел каменное лицо Иоанна, его тяжелый взгляд и осекся. Пришлось покориться. Последним ударом для Данилы Романовича было то, что Иоанн не позволил ему целовать свою руку, лишь сказал кратко:
– Ступай!
Данила Романович вышел из государевой палаты словно в воду опущенный. Как же быть, что делать? Это была настоящая опала. «Заигрался ты, заигрался», – думал он с досадой и клял
