Книга Объятье Немет - Светлана Ремельгас

смысле. Серые Одиннадцать не любили праздных взглядов, и углубления ниш, в которых они сидели, в просторном, скупом полумраке зала не давали увидеть много. Однако Ати заметил, как похож наряд их проводника на наряд одного из таких разных членов Совета. Черный и серебро, маленькая шапочка и мягкие сапоги. Знак над нишей изображал белую птицу в двойном круге, и Ати запомнил его, чтобы подсмотреть значение в книгах.

После краткого обмена приветствиями отец поставил шкатулку с соглашением на стол, отделявший Совет от просителей.

— Одиннадцать благодарят семью Кориса за проделанное путешествие, — сказала одна из ниш. Случайная ли? Не узнать. В ней был грузный человек в темно-красных одеждах, с тяжелым и мрачным лицом. — Мы прочтем и соберемся снова — чтобы обсудить пожелания Фер-Сиальце.

Именно в этом заключались исключительность полномочий отца, именно это делало его в глазах всех таким важным. Он — редкость немыслимая — мог говорить за правителя.

— А пока — осмотрите город, отдохните и не чувствуйте ни в чем нужды. Все, что понадобится вам, вы получите.

Отец низко поклонился, и вслед за ним — Ати. Обычай не Гиданы, но Фер-Сиальце. Потом были слова прощания, после — долгий спуск по укрытой коврами лестнице. И, наконец, снова двор и рассвет.

Прошел день, миновал следующий. Луна истончалась ночь за ночью, а отдых все длился. Город не забыл, впрочем, о своих гостях. Сопровождаемые Арфе — или кем-то другим, когда тот бывал занят, — они осмотрели окрестности. Посетили рудники твердой сини: подземные шахты вились и вились, проникая в земную глубь. Душный разреженный воздух и сотни рабочих, изымавших руду, произвели на Ати тягостное впечатление. Но было в этом еще и величие — сколько лет велась добыча, как длинны стали шахты, сколько скрывалось по-прежнему в них драгоценнейшей сини. Двести лет назад, когда Мелоль извергся и засыпал все пеплом, Гидану восстановили на том же месте только из-за близости рудников.

Арфе отвез их также к подножиям вулканов, показал храмы и здания города, верфь и товарные склады. О каждом месте он мог рассказать что-то редкое, такое, о чем не было в сундуке Ати. А ведь тот прочел теперь, добравшись до Гиданы, оттуда то, что не успел прежде.

Казалось, их проводнику известно все и обо всем. Но ему и положено было. Белая птица в двойном круге оказалась символом знания.

Знания, однако, не только книжного. И, глядя на Арфе Чередиса, когда тот ехал рядом, пил свое извечное вино или останавливался вдруг — сразу и весь, — заметив что-то нежданное, Ати чувствовал трепет нового уважения. Ведь человек этот собирал в копилку сущность вещей. Он — и подобные ему в Гидане.

Теперь, когда новизна впечатлений утихла, Ати не мог не вспомнить ночного разговора на корабле. Хотел расспросить — но о чем, сам не понимал до конца, а потому заговорить не решался. И Гидана стояла над ними отсроченным обещаньем ответа. Каждый поворот, каждая рассказанная Арфе история только добавляли к смутному бремени тайны.

Что произошло здесь? Слова Меддема Зарата, которым Ати не придал когда-то значения и которые надолго забыл, обрели новые смыслы. Лайлин занимался чем-то — «в Гидане и других многих местах». Но почему из всех дядя вернулся в этот именно город? Был ли он по-прежнему мёртв? Сумел ли спастись от твари, что убила Карраш? Однако Арфе назвал участь его незавидной. Значит, в лучшем случае одна неудача сменилась другой.

Город, казалось, тоже приглядывался к гостям. Внимание было не всегда дружелюбным, не всегда даже полным вежливого безразличия. Обрывались разговоры и слышался шёпот. Некоторые, объяснил Арфе, не рады заключаемому соглашению. Но он сказал как будто не все, и эта недоговоренность зияла, как брешь, в череде его многословных рассказов.

Однажды два человека, с виду небедных, двинулись к повозке, но остановились, не найдя в себе смелости. Цветастые их одежды выделялись среди скупых нарядов Гиданы.

— Это младшие сыновья семьи Кезанис, — в обычной своей манере поведал Арфе. — Теперь, когда глава дома мертв, наследники, что есть сил, делят богатства. Сложная задача, и хватит не всем. Ведь часть наследства давно истрачена.

— Кезанис? — оживился отец. — Я помню, брат мой, Лайлин, был у одного из них советником.

Но Арфе уже отвернулся, а в следующий момент повел рассказ о домовом храме редкостной красоты (мрамор и жадеит, немного золота), что скрывался в особняке напротив.

И вот, наконец, когда ожидание новостей от Совета стало из привычного утомительным, настал день новой встречи.

— Одиннадцать прочли соглашение и готовы говорить о нем. Они примут первых просителей на рассвете, а к полудню закончат — чтобы увидеть вас, — известил Арфе. — Готовьтесь, возможно, беседа продлится до ночи.

Ати взглянул на отца — и увидел, как тот нахмурился. Но ведь обсуждение и не могло пройти быстро? Так Ати утешил себя.

Однако следующий день выдался трудным и долгим. Зал, где собирался Совет, при свете солнца остался все так же сумрачен. Высоко под потолком сочились уличной ясностью стекла, всех оттенков синего. Искусно сделанные, узорчатые, они, тем не менее, были почти непрозрачны. И все же Ати поднимал к ним глаза не раз и не два, пока сидел перед Советом. Украдкой — чтобы не выказать неуважения. И даже тогда старался не упустить ни слова.

Говорил, в основном, отец. Он — и человек в красных одеждах. Страница за страницей, товар за товаром бились они над соглашением. Каждый тянул на себя. И хоть Фер-Сиальце доверил Болусу Кориса знание о том, как далеко готов отступить от написанного, даже эти пределы мнились Совету порой чрезмерными. Два раза в обсуждении делали перерыв, и Ати с отцом покидали зал, чтобы утолить жажду и голод и дать время Одиннадцати. Потом возвращались — и начинали по новой.

Могли ли города не договориться? Была пара тяжелых, упрямых моментов за эти часы, когда взаправду казалось: могли.

Потому, когда все закончилось, Ати поверил не сразу. Он все ждал, что спор вот-вот продолжится, что найдется еще один какой-то вопрос, а вслед за ним — и другие. Но Одиннадцать поднялись с мест, и человек в красном кивнул писарю. Тот отложил грифель.

— Завтра мы поставим печать.

В этом обещании содержалось все то, за чем они плыли в Гидану. И, хоть нельзя радоваться еще не свершившемуся, спускаясь по лестнице, отец улыбался. Улыбкой усталой, но вовсе не обессиленной.

Назавтра печати были поставлены. И сразу же начались сборы: ведь Фер-Сиальце ждал новостей. Однако, как бы ни был строг и сдержан Совет,