И я должен бы тебя уволить, потому что ты ослушалась приказа. Ты няня, и твой приоритет безопасность воспитанницы. Я нанял вас для этого, а не для того, чтобы вы исполняли роль моего бодигарда. Если бы мне был нужен секьюрити, я бы взял натасканного пса, способного рвать глотки голыми руками.
– Но вы…
– Рот закрой, – приказываю хлестко, прерывая разом все попытки перебить меня. Чертова баба, как у нее получается делать меня постоянно виноватым и козлом? – Маришка, чтобы я больше не слышал, что ты называешь мамой постороннюю женщину. Ты Ярцева, наследница моей империи. Эта женщина прислуга. Ей никогда не стать твоей матерью.
Губка Маришки мелко дрожит, и она вот-вот зарыдает белугой. Но я ведь прав. Я защищаю ее. Эта привязанность малышки к бабе, у которой нет даже прошлого, совсем ни к чему. Она получит очередную психологическую травму, от которой я не смогу ее оградить. И виноват снова буду я, потому что притащил в дом курносую головную боль с зелеными глазами. Черт возьми, они ведь и вправду похожи – моя дочь и ее игрушка, купленная мной для утехи собственного эго. Как две матрешки из одного набора. Словно специально собравшиеся вместе.
– Твой папа прав, – тихий голос Веры звучит твердо. Но я слышу глубоко затаенную боль. – Мариш, не плачь. Но у тебя же…
Она не успевает договорить, смотрит в сторону двери в которой появляется Федор и мне кажется, что сейчас она вскочит с дивана и полезет в узкую щель под ним, прятаться. По крайней мере это читается в ее затравленном взгляде. Столько животного страха в глазах человека я еще не видел. Это даже не страх, а ужас, смешанный с паникой. Федька выглядит плохо: помятый, небритый, под глазами мешки. Борька в таких случаях говорит «Потраханный». Сегодня это определение как нельзя подходит всегда подтянутому, прилизанному доктору. Он не видит еще Веру, сжавшуюся клубочком на диване, и кажущуюся сейчас жалкой и маленькой, словно хочет стать невидимой. Что очень трудно при ее телосложении.
– Что у вас тут потоп? Маришка, меня поэтому как на пожар вызвал твой папа, не думая, что я на работе? – озаряется улыбкой физиономия дяди Федора. – Наверное хочет чтобы я сделал прививку радости царевне Несмеяне.
– Папа не разрешает мне маму Веру звать мамой, – наконец ревет малышка басом, напугав при этом своего мелкого питомца. Котейка даже шипеть начинает.
– Не верю, чтобы твой безумный папаша что-то мог тебе запретить. Но маму у тебя зовут не Верой, это факт. Макар, ты… – хмыкает Федька, и наконец упирается взглядом в женскую фигуру, и я вижу как с его лица сползает радость, и вообще все краски. Это уже становится интересным.
– Это твоя пациентка, – показываю я на замершую булку. – Проверь ее на рефлексы. Бабе прилетело по портрету от моего ненаглядного братишки. Боюсь у нее сотрясение. Хотя в свете ее поступка, я сомневаюсь, что в ее черепной коробке присутствует нужный для мышления, орган.
– Я врач другого профиля, – лепечет докторишка. И кажется собирается свалиться к моим ногам хладным трупом. – Макар, ты ненормальный. Притащил в дом эту женщину? Она… Черт, я думал ты уже давно прервал глупую игру. Вместо жеребца ты ведь можешь потерять гораздо большее.
– Это моя мама Вера, – тихо хнычет Маришка. – Дядя Федь. Эй, дядь Федь, ты чего?
– Черт, Ярцев, неужели ты не видишь? Слепец. Она – беда. Хотя, может я смогу спать наконец-то, – лепечет эскулап, словно говоря сам с собой. – Я не могу обследовать избитого человека. Я не травматолог. Это ответственность. Помочь родиться человеку – всегда пожалуйста. Но… Мама. Господи, детка, но как? Макар, я ухожу. Мне пора бежать. Вызови профильного специалиста. И еще, прогони бабу. Она принесет несчастье всем.
– Что? Федя, что ты там бормочешь? Ты рехнулся совсем? Или пьяный?
Федор пятится к двери как рак. Смешно. Чего же он так испугался? Руки дрожат как у горького пьяницы. Такой тремор – смерть для практикующего хирурга. Значит я был прав. Эти двое знакомы. Переплетены общими тайнами? Прошлым? Что черт возьми происходит вокруг меня? И что имел в виду гребаный Федюнчик?
Маришка сидит рядом со своей няней и держит ее за руку. А ее крестный только глаза не закрывает, лишь бы не глядеть творящееся вокруг безумие. Бежит, поганец.
– Я в порядке, – тихо лепечет Вера, – Пожалуйста, не подпускайте его ко мне. Макар, умоляю. Один раз этот человек уже убил меня.
– Чем же ты так напугала нашего дядю Федора? Что значит убил? – рычу я.
Вера молчит. Но слезы как крупные бриллианты вытекают из ее уцелевшего глаза и падают на заляпанную кровью кофточку. А плечи сотрясаются от сдерживаемых рыданий. И черт возьми, я чувствую, что хочу ее спасти, укрыть ото всего. Меня пугает этот порыв.
Надо бы задержать придурка и допросить с пристрастием, но я не могу оторваться от вцепившейся в мою руку няньки. Ее глаз лихорадочно блестит, над распухшими губами появились капельки испарины. И это мне совсем не нравится. Федьку я достану завтра, а сейчас нужно, чтобы нянька наконец очухалась. И дочери моей совсем не нужны встряски такого рода. Она и так вся дрожит, и носик свой морщит. Верный признак очередного приступа паники, преследующей ее с того момента, как ее кукушка мать сбежала.
– Вызови скорую, быстро, – приказываю горничной, словно тень стоящей в дверях. – Мариш, все хорошо будет. Твой капитан Всесильный по-моему очень устал и голоден. Видишь у него хвост трясется? Иди в кухню. Попроси у повара кусочек сырой говядины Всесильному и молока себе.
– А мама Вера? Пап, с ней же все будет хорошо? Скажи мне честно, это на нее упал астероид, да? Поэтому ей плохо и глазик болит?
– Точно. Астероид. И чтобы ей стало лучше, вы с Всесильным должны быть сытыми и сильными, – через силу улыбаюсь я. И я совсем не уверен, что все будет хорошо. Что-то надвигается. И виной этому злому нечто, гребаная Булка, лежащая на моем диване.
Маришка гладит Веру по щеке и мне вдруг совершенно становится ясно – эти двое сообщаются, как планета и ее маленький спутник.
– Я тебя люблю, – шепчет Маришка посторонней тетке, и у меня
