кругов, появляются в 1918 году. Так, по свидетельству Е. И. Безак, в конце 1918 года патриарх Тихон через епископа Нестора Камчатского передал генералу А. Ф. Келлеру шейную иконку Державной Богоматери[105]. Как известно, граф Келлер был одним из немногих военных, сохранивших верность царю в дни падения монархии; в 1918 году он должен был возглавить монархическую Северную армию и руководил обороной Киева от войск петлюровцев. Монархические и крайне правые взгляды графа Келлера были хорошо известны, что и привело к его отставке и последующему убийству петлюровцами. Передача графу Келлеру списка Державной иконы патриархом Тихоном могла свидетельствовать как об уже сложившейся ассоциации этой иконы с монархическими кругами, так и о монархических симпатиях самого патриарха. Еще более очевидными монархические тенденции становятся в среде русской эмиграции в 1920–30-е годы. Так, в Ницце в 1930-е годы по инициативе семей Бехтеевых и Безак был основан храм Державной иконы Богородицы — один из немногих храмов русской эмиграции, подчинявшихся Московской патриархии. Монархические симпатии организаторов этого прихода вполне однозначно свидетельствуют об интересе к Державной иконе со стороны людей соответствующих взглядов.
В 1930-е годы в русской эмиграции появляются однозначные изложения монархической версии толкования явления Державной иконы. Мы находим одно из первых подобных изложений в написанном в 1934 году стихотворении Сергея Бехтеева, связанного с упомянутым нами выше храмом в честь Державной иконы[106]:
В годину смут и трусости бесславной,
Измены, лжи, неверия и зла,
Ты нам явила Образ Твой Державный,
Ты к нам пришла и кротко прорекла:
«Сама взяла я скипетр и державу,
Сама Я их вручу опять Царю,
Дам Царству Русскому величие и славу,
Всех окормлю, утешу, примирю»
Таким образом, монархическая идея хранения Богородицей царских регалий здесь предстает перед нами со всей очевидностью. В 1951 году русский философ И. М. Андреевский (1894–1976) писал: «Символ этой иконы ясен для духовных очей: через неисчислимые страдания, кровь и слезы, после покаяния, русский народ будет прощен и Царская власть, сохраненная Самой Царицей Небесной, будет России несомненно возвращена. Иначе зачем же Пресвятой Богородице сохранять эту власть?»[107]. Следует сказать, что это толкование получило большую популярность в эмигрантских кругах, а после 1991 года — и в России. Почитание Державной иконы и царской семьи стало отличительной чертой русских монархистов в 1990–2000-е годы. Тем не менее, очевидная задержка с восстановлением монархии, на которые определенные круги надеялись в 1990-е годы, возможно, сделала подобные ожидания менее актуальными и открыла возможности для новых толкований явления Державной иконы.
Кроме того, автор хотел бы обратить внимание на два предложенных им толкования Державной иконы, которые можно было бы назвать историческими. Суть предложенного в них подхода состояла в том, чтобы не видеть в явлении Державной иконы предсказание каких-либо будущих событий (спасения России или восстановления монархии), а попытаться связать это явление с реальными историческими событиями, произошедшими в 1917 году. Надо сказать, что подобный подход имеет много общего с развивавшимся нами в нашей монографии «Пророчества книги Даниила» историцистским подходом к толкованию Священного Писания и в этом плане представляет определенный интерес. В опубликованной в 2016 году статье «Явление Державной иконы Божьей матери как пророчество восстановления патриаршества в России» автор предположил, что «явление “Державной” стало символом того, что вместо рухнувшей династии власть над Россией взяла Пресвятая Богородица, — а ее земными представителями стали Русские Патриархи и Русская Церковь»[108]. В вышедшей в 2019 году монографии «Пророчества книги Даниила: происхождение, история экзегетики, толкование. Царство святых Всевышнего и мировая история» была выдвинута еще одна идея, связывающая явление Державной иконы с событиями 1917 года. Мы предположили, что «коронация Девы Марии может быть интерпретирована как знак происходящего в мире возвышения женского начала и, в первую очередь, женской половины человечества»[109]. Исходя из этого с явлением Державной иконы сопоставлялось дарование женщинам избирательных прав, осуществленное Временным правительством 20 июня 1917 года, ставшее первым примером реализации этой идеи в одной из крупных европейских держав. Мы предположили, что «связь между явлением воцарившейся женской фигуры и получением женщинами равных политических прав в данном случае является наиболее прямой и наглядной, куда более наглядной, чем версии о том, что явление Державной предсказывает будущую реставрацию монархии или является символом произошедшего в 1917 году восстановления патриаршества»[110]. Данное толкование в нашей монографии было поставлено в некоторую связь с темой установления всемирного почитания Непорочного Сердца Девы Марии, бывшего одной из основных тем произошедших в это же время Фатимских явлений. Таким образом, автору настоящей работу принадлежит сразу два исторических толкования явления Державной — которые в настоящий момент кажутся нам не вполне удовлетворительными. Мы еще раз рассмотрим различные толкования чудесного явления этой иконы и попытаемся выдвинуть более обоснованное и комплексное толкование произошедших тогда событий.
Как мы уже отмечали, толкование явления Державной как пророчества о спасении России выглядит потерявшим актуальность за пределами событий 1917–1918 годов — очевидно, что уже через несколько лет потребовалось более конкретное и подробное толкование, не продиктованное исключительно настроениями исторического момента. Стало очевидно, что это спасение России или необходимо отложить на будущее или попытаться описать, в чем же конкретно оно состояло и как оно реализовалось в событиях революционной эпохи. Если первый подход был характерен для монархического толкования явления Державной иконы, впоследствии ставшего мейнстримом, то второй подход стал основанием предложенных нами в 2016–2019 годах исторических толкований этого явления. Мы попробуем еще раз рассмотреть их более подробно.
Как нам кажется, одна из основных проблем подобных исторических толкований — в объяснении, какой конкретно аудитории они предназначены. Если явление Державной иконы было адресовано русскому православному обществу времен Революции, то странно было бы предположить, что его правильный смысл не был понят вообще никем из современников и обнаружен только через столетие — при этом также не получив серьезного признания в православной среде. Эта проблема отчасти возникает уже при попытке связать явление Державной с восстановлением патриаршества.
Нельзя сказать, чтобы подобная идея вообще не могла возникнуть в 1917 году — некоторые деятели той эпохи действительно считали восстановленное патриаршество заменой монархии, причем заменой лучшей и освященной свыше. Так, возможно, что к этой идее был близок тот же протоиерей Сергий Булгаков, в 1925 году высказавший примечательную мысль о восстановлении патриаршества в России: «Если в прежнее время Россия была Империей, теперь она стала Патриархией: Царя Всероссийского сменил Патриарх Всероссийский. Только в этом титуле продолжает сохраняться до лучших дней святое имя нашей страны»[111]. Подобный
