осадных машин истребляла архитектуру, превращая город в серую пустошь, цветущую осколками культуры.
Стояло плотным сгущающимся массивом затишье.
В этом затишье медленно толпились воины.
Заряжались арбалеты, готовились болты и стрелы; крепились латы, завязывалась шнуровка, одевались шлемы, натачивались клинки и лезвия, подбирались щиты; строились построения, распределялись по позициям.
Подразделения, состоявшие из множества воинов городского ополчения, получали свои приказы. Небольшими отрядами по нескольку десятков человек они, с щитами и копьями, стояли в тени разбитых корпусов. Стрелки прятались в аллеях, колоннадах, среди гнезд из поваленных колонн, цепочки их подтягивались по узким переулкам и подземным ходам. В центре же в одном большом уцелевшем здании во многих залах собирались рыцари, скрытые в сверкающих доспехах, благородно огибающих телосложение, вооруженные лучшими мечами и секирами.
Выкованный долгими десятилетиями арсенал ожидал своего триумфа.
_____
Зал.
Чистые жёлтые стены перетекали в свод громадного купола, под которым круглые окна били в центр пасмурным светом.
По краям меж шкафов и в нишах стоят недвижимо и в молчании жрецы, ученные мужи в мантиях.
Самый верхний зал библиотеки пульсировал шагами единственного вошедшего. От дверей к центру он шел, к квадратному белому обелиску, стреляющему статично острием в потолок.
По мрамору шагали сапоги.
Таврион подошел к Протелеону, стоящему на пьедестале обелиска.
В кольце вокруг пьедестала стояли огромные чаши на каменных основаниях.
Поднял руку верховный жрец Протелеон и огни зажглись во всех чашах.
Лица затвердели.
Тогда выкинул сжатый кулак Таврион, в этот момент одетый в латы, со шлемом в левой руке, он стоял ровно, словно статуя самого себя, являвшая в позе символ собственного величия. Доспехи олицетворяли силу и мощь.
Властные черты Протелеона резко очертились в тенях, орлиная грозность углубилась, каждая черта отражала величие в те минуты. В складках мантии таилось торжество, легшее на устремление воли.
И верховный жрец заговорил:
— Таврион, наш стратег. Этим днем ты даруешь нам победу! Год тому назад неисчислимые орды сил, тьма которых опустошает душу узревшего, вторглись в наши земли. Они изничтожали все на своем пути, каждая крепость была снесена, каждый город был разрушен, каждое поле было вытоптано. Одна тысяча, две тысячи, три тысячи, семь тысяч… Вот уже десять тысяч воинов погибли, пытаясь остановить эту непоколебимую машину! Сыновья нашей родины теперь лежат костями в полях и перевалах, их черепа раздавлены вражеским сапогом, их жизни нанизаны на чужие копья. Когда-то искусные созидатели возводили дворцы и башни этого города, но теперь и половины их нету, все стерла война, снаряды превратили в прах труды мастеров. Они могут стереть в пыль наш город, могут растоптать наши поля, могут убивать нас тысячами, десятками и сотнями тысяч, они способны нести смерть и ужас. Но им никогда не сломить нашу культуру! Мы превосходим их во всем! Мерзкие твари не способны жить, истинную жизнь они способны только грызть, но не побороть. Эта битва происходит между стремлением к совершенству и низким грехом, ползающим в грязи. Наш враг воплощает зло этого мира. Мы развеем его светом нашей доблести. Души наших воинов чисты, они озарят поле брани. Стратег Таврион, всё готово теперь, наше воинство стоит и смотрит на свою победу, иди и возьми её!
— Повинуюсь.
Сжатый кулак.
Вскинутая рука.
Аплодисменты.
Множественные аплодисменты.
Зал потонул в величии торжества, огни вспыхнули, выкинув букеты искр к сводам.
Стратег медленно одел шлем, плавно развернулся и широким шагом прямо шествовал к дверям, чтобы скрыться затем, пройти по залам до ворот и от них по ступеням спустится в одиночестве меж рядов лучников.
В спешке зажгли факела, поднесли к снарядам, натянули веревки.
Встав на площади, огражденной развалинами, где располагались в ряд баллисты, Таврион вынул меч и поднял его в небо, чтобы затем, вдохнув морозный воздух войны, опустить клинок.
Сотня баллист выстрелила в один момент.
Алые звезды снарядов падали вдаль, в сторону врага, где вспыхнула полоса огня.
Стратега окружали арбалетчики и слуги.
Вновь вдохнув ледяной воздух, Таврион, сощурив глаза, скомандовал:
— Поднимите знамёна!
Слуги помчались к разным башням, где вскоре поднялись вверх отражающей свет белизны штандарты.
Сигнал поднял из руин тысячи лучников, которые разряженными цепями двинулись по грудам обломков, стреляя беспрерывно. И снаряды летели, усыпая все впереди.
Из огня выбегали горящие тела, рвущие воздух звериными воплями боли, и падали, усеянные стрелами.
Распахнулись двери разрушенного дворца, испустив белые ряды, что выдвигались из глубины, выстраиваясь колонной на площади.
Таврион орал:
— Разгром! Убейте их всех! Идите за мной, и я вырву у них нашу победу!
Эхом одобряющего кровожадного рёва отозвались ряды. Из-под шлемов доносились крики радости и жажды боя.
Колонна, сверкая чешуёй отдельных воителей двинулась, переливаясь светом.
Небеса раскрылись и столбы света вдарили по городу, облекая в коридор колонну рыцарей.
Огонь затухал, и уже в руинах сбивались в стаи беснующиеся твари в черной броне, с топорами и копьями, скрытые от стрел круглыми щитами.
Рыцари медленно выстраивались, пока по флангам вылились на серые дюны отряды ополченцев, ринувшиеся в бой, они схватывались среди груд камней с поредевшими бандами тварей, валили их, затаптывая в стремительной атаке. Над головами их мчались стрелы, нескончаемо летели камни, разбиваясь на куски где-то впереди. Где-то позади скрипели и шумели огромные рычаги, кидающие вдаль снаряды, кричали инженеры, бегали и суетились прислужники, таскали ядра и копья, натягивали противовесы, закрепляли канаты.
Рыцари вышли тогда на огромную гряду, бывшую когда-то прекрасным дворцом, и перед ними росла черная толпа, огрызаясь ненавистью, парящей в воздухе. В эту толпу падали камни и стрелы, раздражая её, словно бешенный дождь тёмное озеро. Там, за ними где-то лежали в дребезги разбитые метательные машины, бегали отдельные лучники, пускающие тревожащие стрелы.
Враг был в смятении.
Противник горел, кричал, огрызался.
По флангам наступали колоннами между полуразрушенных корпусов ополченцы, они гнали тварей, бегущих в рассыпную, на тех падали стрелы, они падали, их растаптывали наступающие, раздавались крики боли отступающих и восторженный рёв побеждающих.
Но собрались банды. Железная воля с той стороны воссоединила разрозненные потоки серокожих уродцев и те сплотились в непонятные кучи, закрытые, как чешуёй большими деревянными щитами.
Вопль.
Хрип.
Стон.
Построившись в фалангу, ощетинившуюся копьями, ополченцы двинулись.
Началась рубка.
Хруст.
Треск.
Лязг.
Ряды людей наступали, постепенно давя и закалывая столпившихся противников. Твари падали, многие копья протыкали их в зазоры черной грубой брони, топоры мяли их шлема. Серокожие пятились и отбивались, бросали камни, делали выпады, бросались и тут же насаживались на клинки.
Позади медленно и гнетуще шедшей фаланги оставались передавленные трупы тварей.
И вот ополченцы огибали толпу, стоящую у подножия гряды,
