и, ни на кого не глядя, улегся на нары.
Всех это удивило: никогда еще такого не бывало, но никто ничего не сказал, лишь с уважением посмотрели на нового человека.
— Ты чего это все время смеешься? — спросили они.
— Сумасшедший или только прикидываешься? — поинтересовался другой. — Говори толком, не хитри.
Человек посмотрел на всех смеющимися глазами:
— Удивляетесь, что смеюсь? Что ж тут удивительного? Просто я такой смешливый.
— А кто тебе губы раскрасил?
— Губы?.. Ничего, я ему всю рожу раскрасил.
— Выходит, квиты?
— Нет, как стали они меня в вашу камеру заталкивать, я одному плюнул в рожу, вот и засмеялся от удовольствия.
Старик, сидевшим на парах, сказал со вздохом:
— Погоди, они еще заставят тебя поплакать.
Тут вдруг с нар поднялся Максимыч:
— Чего тут годить, я вот сейчас заставлю его плакать!
И он двинулся на нового арестанта. Уголовники поднялись, приготовившись прийти па помощь старосте. Все стихли, ждали, что будет дальше.
Новичок сбросил пиджак, засучил рукава рубахи и спокойно сказал:
— Вот что, шпана уголовная: в первый раз я тебя пожалел, на лопатки положил, теперь ты у меня и вовсе ноги протянешь. Если хочешь, подходи!
Тут уж и старик с Унуром Эбатом не выдержали, подошли поближе посмотреть, что будет.
«Эх, приятель, зря ты с ним связываешься», — с тревогой подумал Унур Эбат.
Уголовники начали проявлять враждебность к новому арестанту.
— А ты кто такой?
— Что-то больно расхвастался!
Максимыч решительно бросился на арестанта, повалил его и придавил к полу.
И тут все увидели, что в руках у старосты — камень.
Унур Эбат, отпихнув двоих, молча наблюдавших за борьбой, кинулся к дравшимся. Но кто-то сзади схватил его и с силой отшвырнул к двери.
Унур Эбат вскрикнул от нестерпимой боли в ноге и заколотил кулаками в железную дверь, крича:
— Надзиратель! Надзиратель!
К нему подскочили двое уголовников и принялись бить его по голове. Но Унур Эбат стучал в дверь до тех пор, пока она не открылась. Вошел пьяный надзиратель, с ним двое солдат. Надзиратель приказал увести старосту в одиночную камеру. Уголовники постепенно утихомирились.
На другой день, когда принесли ячменную баланду с плавающими в ней двумя-тремя картофелинами, один из уголовников — парень с узким лбом — сказал, кивая «а новенького и Унура Эбата:
— А этим двоим баланды не давать, они больные.
Но тут же раздалось несколько голосов:
— Побойся бога!
— Зверь!
— Хуже зверя!
— Обжора!
— Хе-хе, бог! При чем тут бог? Поделим их баланду между собой.
Новый староста, крестьянин, арестованный за нападение на урядника, сказал глухим, как из трубы, голосом:
— Здесь для тебя и бог и царь — я! Будешь перечить, пеняй на себя.
— Правильно! — поддержали его другие.
Парень негромко пробормотал:
— Связываться с тобой неохота, а то бы я тебе показал!
Старик, который на нарах помещался рядом с Эбатом, получил в один котелок три порции супа — себе. Эбату и Смешливому (так в камере прозывали новичка). Староста плеснул в их котелок лишнюю ложку. Старик поставил котелок на нары, положил три куска черного хлеба, три деревянные ложки с обгрызенными краями, напоминавшими рыбьи зубы, после чего сам уселся на нары, поджав под себя нош.
— Обед, — сказал старик и, растолкав Смешливого, хотел приподнять его голову, перевязанную грязной рубашкой.
— Спасибо, не хочу… Сил нет, — ответил тот и снова закрыл глаза.
— Похлебай маленько, — стал уговаривать его Унур Эбат. — Сегодня баланда с наваром.
Старик, отхлебнув, протянул Смешливому ложку.
— Есть можно.
Но Смешливый даже глаз не открыл.
Унур Эбат подмигнул старику и сказал громко, чтобы слышали остальные:
— С картошечкой!
— Я же говорю, хороший суп. Ешь, браток!
— Не буду, — отозвался Смешливым. — Дайте воды, а Унур Эбат встал, хромая, доковылял до двери и постучал.
Надзиратель заглянул в глазок и не отозвался.
Эбат снова постучал.
Из-за двери раздался недовольный голос:
— Не стучи, рано еще!
— Дай воды для больного, одну кружку…
— Не умрет, потерпит!
— Эбат, а ты почему не ешь? — удивленно спросил старик.
Унур Эбат упрекал себя за то, что не сумел добыть — кружки воды для больного товарища. Он ругал себя «растяпой» и чувствовал, что весь как-то размяк, ослаб — и ему было не до еды. Он лег.
Старик сокрушенно покачал головой, видно, он вонял состояние Эбата.
Два дня спустя Смешливого и Унура Эбата перевели в тюремную больницу.
Рана на голове Смешливого загноилась, сестра милосердия промыла рану и перевязала.
— Спасибо! — легко вздохнул Смешливый, радуясь, что боль немного утихла.
Осмотрев ногу Унура Эбата, лежавшего на соседней койке, врач покачал головой:
— Может, операцию придется делать…
У Эбата заныло сердце, но Смешливый, протянув руку, коснулся его плеча и сказал с доброй улыбкой:
— Не бойся, вылечат.
— Чего бояться… Операция так операция, потерплю…
— Эх, как легко дышится! — глубоко вздохнув, сказал Смешливый. — Куда окно выходит? Через решетку плохо видно. Никак, сад? Верно, сад! Думал, никогда больше не придется дышать таким чистым воздухом, а вот дышим. Подвалило нам с тобой счастье, браток!
— Тихо! — строго сказала сестра милосердия. — Громко говорить запрещено, люди спят.
— Мы тихонечко, никому не будем мешать спать, ладно? — спросил Смешливый.
Сестра покосилась на дверь, ведущую в коридор, в котором стоял дежурный надзиратель, и ответила с раздражением:
— Нельзя, велено спать.
— Не сердитесь, сестра, я же просто спросил.
— Так велено, — повторила сестра.
— Что, сердиться велено? А вы берите с нас пример: не нравится указание начальства, не выполняйте его.
— И если не нравится запрещение грабить и убивать людей, его тоже можно не выполнять?
— Почему вы так говорите, сестра?
— Да вы же оба, — она кивнула в сторону Унура Эбата, — из таких молодчиков.
Смешливый приподнялся на кровати.
— Кто это вам сказал?
— Лежи, лежи, тебе нельзя подниматься.
— Мы не уголовники, поймите это!
Женщина с сомнением начала;
— В той камере все…
— Все уголовники? — подхватил Смешливым. — Нет, не все. Тюремщики нарочно посадили нас вместе с ними, чтобы помучить.
— Ладно, ладно, не поднимайся, тебе нельзя, ложись!
— Вы мне верите, сестра?
— Верю, верю, ложись. Успокойся, надо спать, — она поправила одеяло и ушла в другую палату.
Унур Эбат и Смешливый быстро поправлялись. Однажды Смешливый сказал Эбату:
— Эх, слишком уж наши болезни быстро уходят! Нельзя так.
— Почему?
— Неохота возвращаться в камеру из такой благодати.
— Ха-ха, это правда, — засмеялся Унур Эбат.
— Не часто доводилось мне так вот отдыхать, — оказал Смешливый, садясь на кровати. Он оглядел беленые стены, окна, печку, посмотрел на двух больных, спавших па койках возле двери, и снова обратился к Эбату — В позапрошлом году собрались мы на маевку у Светлого ключа, устроили
