Горелик с тревогой нагнулся к ней.
Бокал выскользнул из трясущихся рук, стукнулся о колени женщины, вино облило её и Питера. Хрусталь упал на ворсяной пол и, не разбившись, покатился вглубь салона. Маша разрыдалась, уткнувшись в грудь Горелика.
— Извините меня, я такая дура, — плакала девушка, — это всё из-за меня, проклятое бабье любопытство…
— Ну, что Вы, всё будет хорошо. — Питер обнял Машу и гладил её по голове — он явно не знал, как вести себя в подобной ситуации, растерялся и повторял. — Всё будет хорошо.
Все остальные отвернулись, держа в руках полные стаканы, и рассматривали отступающую ночную мглу. Девушка тихонько всхлипывала. Город озарялся, проявляясь, как негатив на фото, рассвет гнал тьму, день побеждал ночь, жизнь побеждала смерть, начинался новый день.
Маша отстранилась от Горелика, достала из сумочки зеркальце и влажными салфетками стала вытирать поплывший макияж. Было видно, что она взяла себя в руки.
— Простите мне эти эмоции, господа. — сказала девушка, пряча зеркальце в сумочку.
— Ну что Вы, Машенька, Вам можно, Вы ведь, всё-таки, дама! — сказал Павловский, выдохнул и потянул самогон из стакана, выпил, крякнул, обтёр рот рукавом и произнёс. — Яка гарна горiлка!
Напряжение спало, все засмеялись, выпили и принялись за еду.
Маша откинулась на кресло, достала из сумочки сигарету и переносную пепельницу, и, не спросясь, закурила.
— Скажите, Пётр, — внимательно глядя на Горелика сказала девушка. — Вы и вправду бросились бы на тех громил?
Питер замялся.
— Бросился, однозначно бы бросился, — жуя, ответил за Горелика Иван, — у него и глаза чёрные стали, а взглядом нож искал. Да, Пётр Борисыч?
— Бутылку я искал. «Розочку» сделать. — потупившись в пол произнёс Питер. — Что, по-босяцки? Против правил?
— Какие могут быть правила в компании жулья? — сказал Павловский, протягивая стакан Горелику. — На, выпей. Чего ты не ешь? Остынет ведь.
— А Вы, оказывается, бесстрашный, Пётр, — Маша с прищуром смотрела на Горелика.
Питер не ответил, выдохнул как Павловский, и одним махом осушил стакан. Самогонка на удивление оказалась мягкой, с очень лёгким ароматом хлеба. Выпитое разошлось по телу теплом, и только теперь Горелика отпустило — он принялся за еду. В салоне громко заговорили, обсуждая произошедшее.
Питер ел, наклонив голову над котелком, и краем глаза заметил, как Лазар повторил жест гида. Щелчок предохранителя не оставил сомнений. От изумления Горелик чуть не поперхнулся.
— Щщщ, так надо. — тихо сказал Лазар, приложив палец к губам, и обратился к Павловскому. — . Владимир! Налейте нам ещё, пожалуйста, только мне — половину.
— Сэмми, я боюсь за тебя, — с трудом сглотнув и принимая поданный стакан сказал Горелик. — Тебе утром будет очень плохо.
— Плевать. Зато, будет, что вспомнить! Выпьем.
Чокнувшись, друзья выпили. Сэм азартно загремел ложкой в котелке.
— Как вы вкусно едите! — сказал с некоторой завистью водитель.
— Не волнуйся, Колян, — отреагировал гид, жуя, — мы что … Ик… Иксплуататоры какие? Оставим тебе и выпить, и закусить.
— Эх, спеть бы сейчас, — откинувшись в кресло, мечтательно сказал Лазар.
— Началось… — с ужасом сказал Горелик. — Сэмми, может, не надо?
— А чего? И споём! — Павловский озорно посмотрел на Питера. — Давайте споём песню, где и про Петра Борисыча строчка есть!
— Это которая?
— «Светит незнакомая звезда», — Павловский победно смотрел на Горелика, — «А удача — в награду за смелость»! Да, Петька?
И грянули. Пели все, кроме Питера и Лазара: первый сидел задумавшись, второй улыбался, не зная слов. У Маши оказался красивый контральто.
Вдруг девушка прекратила петь, снова достала зеркальце и посмотрелась в него.
— А что бы Вы сделали с выигрышем, если бы его отдали?
— Цветов бы купил. На все деньги.
— Мне?
— Вам.
— Скажите, Пётр, — глядя в глаза Горелику спросила Маша, — как я выгляжу?
— Вы — прекрасны! — не раздумывая ответил Питер и махнул очередной стакан.
Потом был провал.
24
Питер открыл глаза и тут же закрыл их — в голове зазвенело так, будто рядом с размаху ударили железякой в лагерный рельс. Было больно смотреть даже на слабый свет, пробивавшийся сквозь плотные шторы. Когда же он успел так напиться? Как они добрались домой? Хорошо, что хоть проснулся в кровати, а не в машине или на лавочке.
Шторы… Стоп. Какие шторы? В его комнате на окнах были жалюзи! Горелик снова открыл глаза, пытаясь понять, где он, и почувствовал, что на него смотрят. Питер медленно повернул голову: шкаф с зеркалом в дверце, прикроватная тумбочка с ночником и недопитым бокалом вина… Где он?
Поворот чугунной головы в другую сторону дался с огромным трудом, и тут рельс внутри загудел с новой силой: на него смотрела Маша. Она лежала рядом, на боку, упёршись локтем в подушку, подперев щёку ладонью, и задумчиво глядела на Горелика. Её обнажённые плечи ослепили Питера. Он в ужасе закрыл глаза.
Допился. До галлюцинаций допился. Но почему видения такие отчётливые? Так не бывает. Он снова открыл глаза — Маша не исчезла, она по-прежнему лежала рядом с ним на кровати и смотрела на него.
— Проснулся? — спросила девушка. — Доброе утро.
— Д-доброе… — выдавил Питер. Он судорожно соображал, что сказать.
Маша встала с кровати и, запахнувшись в простыню, подошла к окну. Пользуясь тем, что его не видят, Горелик засунул руку под одеяло и ощупал себя — он лежал абсолютно голый. Позор…
Девушка рывком распахнула шторы — нестерпимо яркий свет, ворвавшийся в комнату, заставил Питера прикрыть глаза рукой. Из-под ладони он смотрел, как Маша потянулась, подняв над головой сцепленные в замок руки: узел на простыне развязался, и ткань бесшумно соскользнула на пол.
В солнечных лучах фигура девушки казалась высеченной из камня, сквозь которую волшебным образом проходил неведомый свет. Маша никак не отреагировала на внезапное своё обнажение — она подошла к креслу, подняла с него длинный шёлковый халат и надела его.
Горелик рывком поднялся, сел и схватился руками за голову — там звучал уже не рельс, там ударили в набатный колокол. Девушка тем временем опустилась в глубину кресла и закинула ногу на ногу. Пола халата соскользнула, обнажив восковое, как увиделось Питеру, бедро. Маша небрежно вернула шёлк на место и закурила.
Мужчина осмотрелся: его одежда валялась на стульях и около них вперемешку с вещами женщины; на столе стояла початая бутылка вина в компании второго бокала; почти всё свободное пространство было уставлено вазами, вазочками и даже вёдрами с розами, герберами, хризантемами и ещё какими-то неизвестными Питеру растениями.
— Вы скупили все цветы в Минске, — с улыбкой сказала Маша.
— Я?
— Да. Вы, вообще, были в ударе: так смешно рассказывали о своих
