Получалось не всегда.
Да и когда, если по дому и огороду, рядом разбитому, забот полно и ребёнок, каким бы спокойным он ни был, всё равно внимания требовал. Герард присоединился к партии Торнстона в Афаллии — сугубо ради того, что почаще рядом с семьёй быть, — но вёл её спустя рукава, всё искал возможность оставить столицу и приехать к жене и дочери, неделями не появлялся ни при дворе, ни в иных важных для братства местах. И, сколь известно Аверил, у Торнстона дела не лучше обстояли.
Она не знала, когда именно Торнстон и Стевия всё же пришли к согласию, кто первый шаг навстречу сделал и признал, что жить без своей пары не может, просто однажды собрат, навещая по своему обыкновению друзей, привёз с собой Стевию и сообщил, что отныне она — его связанная пара. А по приезду к родам Стевия призналась Аверил по секрету, что, кажется, тоже беременна. Они поселились неподалёку, безмятежные в своём счастье, чистом, прозрачном, будто вода родниковая, и Аверил всегда улыбалась, глядя на них, радовалась от всего сердца, что и друг Герарда сумел обрести и близкого, любимого человека, и семью. Правда, Стевия, верная своим убеждениям, связывать себя ещё и брачными узами по принятым в храмах канонам не торопилась, да и словесные пикировки вкупе с привычкой спорить и возражать Торнстону из жизни их не исчезли.
После рождения Веледы Торнстон и Стевия стали чаще в гости заглядывать, на малышку посмотреть, поговорить. Аверил и Стевия порою оставляли мужчин, уединялись в уголке, чтобы вволю поболтать о том, что для мужских ушей не предназначалось. Животик Стевии с каждым разом всё заметнее становился даже под свободным платьем с завышенной талией и пусть аппетит Стевии под влиянием беременности не изменился, в отличие от Аверил, зато появилась привычка жаловаться на всё подряд, особенно на Торнстона. И что Торнстон ничего, ну совсем ничегошеньки не понимает, и что ни капли не любит её, Стевию, и что якобы бросит её, едва она родит, и найдёт при дворе какую-нибудь не озабоченную кормлением и пелёнками красотку, потому что мужики все такие, а проклятые тем более. Аверил же больше иное тревожило. Не привлекает ли Герард внимания чрезмерного своими отлучками регулярными, подчас с Торнстоном на пару, не вызывают ли они оба подозрений у старших? Но муж, когда Аверил делилась с ним беспокойством, только улыбался беспечно, целовал её и уверял, что ничего страшного не произойдёт, что если бы старшие что-то заподозрили, то уже дали бы об этом знать, намекнули или приставили соглядатаев, а коли до сих пор тихо было, то, значит, ничего они не заметили. Что всего-то надо набраться терпения и подождать, пока Веледа подрастёт немного, а Стевия родит, и тогда можно будет отправиться на восток, как они и планировали, укрыться там в каком-нибудь надёжном месте, начать новую жизнь.
Аверил верила.
Хотела верить, хотя и не могла полностью избавиться от волнения за их будущее, за будущее их дочери. Она ведь удивительная, совершенно необыкновенная, их маленькая принцесса, непохожая ни на кого другого, перенявшая силы и отца, и матери. И ребёнок Торнстона и Стевии наверняка таким же будет, если тоже девочка родится, то и она, подобно Веледе, получит дар от обоих родителей.
Так жизнь нынешняя, тихая да ровная, и текла.
Обычный летний день, один из многих, бывших до него. Герард с утра уехал к Торнстону по какой-то срочной надобности, но обещал к вечеру вернуться. Нежно поцеловал перед уходом жену, и Аверил, оставшись дома одна, занялась повседневными делами. Дом и прилегающая территория под защитой полога собратьев, а за ежедневными хлопотами скучать некогда.
В какой момент всё изменилось? Сколько времени прошло с момента отъезда Герарда?
Немного, наверное, пусть Аверил и не смотрела на часы. Она всегда по запаху определяла, находился ли муж поблизости или уже отдалился на достаточное расстояние, чтобы ощущать лишь тонкий покров родного аромата, рассеянного по всему дому, поддерживающего незримо в отсутствие любимого.
Сначала обрушилась боль, сильная, ослепляющая и оглушающая, навалилась грудой камней, придавила тяжестью неимоверной к земле. На мгновение огнём, изнутри испепеляющим, обдало, а затем холодом, колючим, разъедающим, словно за окном не жаркий день силу набирал, а морозы северные стояли.
И холод никуда не ушёл, расползся по телу ледяными щупальцами, опутал невидимой сетью по рукам и ногам, вымораживая всякие чувства, кроме страха, непонимания и пустоты.
Аверил осознала вдруг, что сидит на полу кухни, уронив голову на колени, что по щекам текут слёзы, пятная юбку. Собственный крик будто застрял в резко пересохшем, саднящем горле, бился, не способный вырваться на волю, и в ответ ему из спальни донёсся плач проснувшейся дочери.
Подняться удалось не сразу, странно одеревеневшее тело слушалось с трудом, неохотно. Аверил ухватилась за край стола, через силу, преодолевая слабость, встала. Голова кружилась, ощущение холода и пустоты замедляли что каждое движение, что сердце, которое, казалось, и вовсе вот-вот остановится. Но Веледа плакала, и это заставляло идти, когда хотелось упасть и умереть, гнало вперёд, подстёгивало древним материнским инстинктом. Еле переставляя ноги, пошатываясь, Аверил добралась до проёма, ведущего в маленький узкий коридор.
Шаг. Другой.
И входная дверь, медленно, осторожно открывающаяся снаружи.
Аверил замерла, вцепившись одной рукой в косяк. Запаха, такого особенного, принадлежавшего лишь Герарду запаха нет. И тот аромат, что всегда оставался в доме, будто слабее стал.
Дверь отворилась, и Аверил увидела мужчину в чёрных одеждах, с откинутым за плечи капюшоном плаща и небольшим заряженным арбалетом в руках. Незнакомец немолод, и Аверил уверена, что никогда прежде не встречала его, но он повёл правой рукой, словно воздух пред собой погладил, и перстень тёмного золота на указательном пальце привлёк внимание, точно ударил наотмашь страшным пониманием.
Один из проклятых.
Мужчина же осмотрел коридор, Аверил, в проёме застывшую, прислушался к плачу Веледы и нахмурился.
— Значит, ребёнок всё же родился, — взор холодных голубых глаз вернулся к Аверил, скользнул равнодушно по её телу, лишь на мгновение задержавшись на животе. — Слишком промедлили, выходит.
— Кто вы? — спросила Аверил хриплым, будто чужим голосом.
Вытянула свободную руку вдоль тела, сжала пальцы в кулак.
Она помнит. Герард учил.
— Рейнхарт, старший собрат ордена круга, — спокойно представился проклятый. — Возможно, Герард рассказывал обо мне.
— Рассказывал, — стиснутый кулачок спрятать в складках юбки.
Собраться с силами, но не материализовывать сияние раньше срока.
Проклятый может заметить.
— Что ж, тогда нет нужды объяснять, зачем я здесь.
— Где мой муж?
Рука дрожала. Пустота и холод вытягивали силы, разрастались стремительно и Аверил казалось, что она сама, того и гляди, провалится в дыру эту, растворится там без следа, исчезнет, подобно запаху Герарда.
