Отец хмыкнул.
— Твоя тетя ранена, и едва ли ее умственные способности в порядке, чтобы она могла иметь собственное мнение. Иначе, я не сомневаюсь, она бы не позволила Черному Барону обмануть вас всех.
— Не называйте его так! — Элли возмутилась, а глаза отца угрожающе сузились. — Он не обманывал нас. Ничего дурного не произошло.
— Все равно. Мы уедем, как только эти проклятые лакеи уложат сундуки.
— Но, папа, было бы невежливо уехать, даже не поблагодарив его милость!
— Я бы с радостью сказал ему пару слов, если бы он был здесь, но его нет. — Бэнкрофт повернулся к мистеру Хаггетту. — Так заявил его слуга.
— Что? — Пока отец отошел к двери посмотреть на приближавшуюся карету, Элли подошла к мистеру Хаггетту. — Где лорд Торнклиф? — спросила она, стараясь говорить спокойно.
— Он спустился вниз еще до рассвета, мисс, и спросил, не встали ли вы. Когда я сказал, что нет, он сообщил, что уезжает и вернется спустя несколько часов. — Мистер Хаггетт наклонился к ней с многозначительным видом: — Он велел специально сообщить это вам, в случае если вы встанете рано.
— А он не сказал, куда едет?
— Извините, мисс, не сказал. Однако сарай заперт. Шахта сегодня тоже закрыта, поэтому я не думаю, что он поехал туда.
— Найдите его, пожалуйста! — Стараясь не впасть в панику, Элли снова приблизилась к отцу.
— Папа, мы должны по крайней мере подождать его возращения.
— Нет. Ни за что. Я не желаю ждать, пока этот мерзавец развлекается. Если он хочет поговорить с нами, то без труда найдет нас в гостинице в Хенсли.
— В Хенсли? — Элли немного успокоилась: это было недалеко.
— Я останавливался там, чтобы заказать комнаты еще до приезда сюда. Я хочу до нашего отъезда посоветоваться с врачом по поводу Элис. Но поскольку сейчас Рождество, то я подумал, что мы там останемся на ночь и вернемся в Шеффилд на следующий день.
— Отличная идея. — Элли поспешила одобрить его планы, тщательно скрывая свою радость.
Бэнкрофт окликнул лакея, спускавшегося по лестнице:
— Эй, ты там, сундуки уложены?
— Думаю, что да, сэр.
— Элли, помоги своей тете. — Бэнкрофт окинул презрительным взглядом скудно обставленный холл. — Мне не терпится уехать из этого мрачного места.
— Оно не мрачное! — возразила Элли. — По-моему, даже… поэтичное.
Бэнкрофт покачал головой, как это делал всегда, когда слышал ее «фантазии».
— Поэтичное или непоэтичное, чем раньше мы отсюда уедем, тем лучше.
После того как отец сам поднялся наверх, чтобы поторопить сборы, его уже было невозможно удержать. Элли утешала себя тем, что, если они уедут до возвращения Мартина, он поедет следом за ними. Хотя бы для того, чтобы попрощаться.
«Если только он не воспользуется случаем, чтобы избавиться от меня, не поднимая шума».
Нет, Элли не могла в это поверить. И не будет верить.
Когда все вещи были уложены и папа на руках вынес тетю, чтобы устроить ее поудобнее в карете, Элли отвела в сторону мистера Хаггетта.
— Скажите его милости, что он приглашен сегодня на рождественский обед в Хенсли в «Розе и короне».
— Да, мисс. — Но Хаггетт избегал смотреть ей в глаза.
— Вы ему непременно скажете? — настаивала она.
— Скажу, клянусь вам, — вздохнул мистер Хаггетт. — Но не могу обещать, что он приедет. Вы его знаете.
— Он должен, — возразила Элли, решив прислушаться к своему сердцу, а не страху. Она вынула из кармана золотую пуговку. — Отдайте ему это. Скажите, что он должен исполнить мое желание. — Он мог приехать следом за ней, хотя бы для того, чтобы оспорить гнусные слухи. В любом случае она должна увидеть его до того как они навсегда покинут эти края.
— Да. — Мистер Хаггетт с грустью улыбнулся ей. — Что бы ни случилось, вам следует знать, что для нас было честью прислуживать вам. Я могу сказать от имени слуг, что мы будем счастливы, если вы вернетесь.
— Спасибо вам, мистер Хаггетт, — прошептала она, преодолевая комок, застрявший в ее горле. — Надеюсь, мы скоро снова увидимся.
Когда обе кареты отца отъехали, Элли дышала только одной надеждой вернуться. Ибо если она не вернется, то для нее не будет никакого Рождества.
Мартин проснулся на рассвете и увидел, что Элли вернулась к себе. Он спустился вниз и застал там Хаггетта, вместе с лакеями занятого приготовлениями к рождественскому утру. Несмотря на то что он уже несколько дней назад прекратил попытки остановить предпраздничную суету, в такой обстановке Мартину было трудно собраться с мыслями. У него неожиданно возникло острое желание сбежать отсюда, пока не проснулись дети и не внесли свою лепту в этот хаос. Ему надо было подумать и решить, что делать дальше.
Мартин бесцельно бродил по окрестностям и наконец оказался на могиле брата вдалеке от усадьбы, в любимом месте Руперта, около озера, на котором он любил кататься на лодке.
Все это время Мартин приходил сюда каждую неделю. Он убеждал себя, будто отдавал должное памяти брата и шахтеров, но после прошлой ночи думалось иначе. Элли оказалась права. Это было искупление — все его одиночество, строгие правила для прислуги и даже запущенный дом. Он наказывал себя, и не только за смерть Руперта, но и за то, что работал, ел и дышал, в то время как брат лежал в могиле. Это было неправильно. Это было несправедливо. Но ведь жизнь обычно не бывает ни правильной, ни справедливой, как говорила Элли. Он нашел в смерти Руперта причину для того, чтобы защититься от жизни, а вместо этого окружил свое сердце бесплодной пустыней, где его вина становилась каким-то утешением. Смертельным, разрушительным утешением.
Затем его жизнь наполнилась Элли — с ее светлыми улыбками и поэтическими цитатами, с ее чудесным всепрощающим сердцем. Теперь ему следует сделать выбор: принять счастье, которое она предлагает, или дальше пестовать свою вину, которая стала его тюрьмой. Не могло быть чистым совпадением то, что ее появление принесло ему решение проблемы предохранителей, которое мучило его три года. Трудно работать эффективно, когда мысли путаются от горя.
Мартин не мог избавиться от чувства вины, до сих пор тяжелым грузом лежавшей на его душе, и сомневался, что когда-нибудь окончательно избавится от этого. Зато он сможет обрести счастье и наладить свою жизнь. С Элли. С женщиной, которую полюбил.
На мгновение страх охватил Мартина. Полюбил? О Боже! При одной этой мысли его душу охватывал страх. Самой страшной опасностью была любовь. Если что-то случится с нею…
«Не лишай себя семьи, или друзей, или любви. Это только отравляет душу». Сэмюел Джонсон говорил: «Обрекая себя на одинокую жизнь, ты никого не спасешь, даже самого себя».
Слабая улыбка пробежала по губам Мартина. «Предоставь своей Элли цитировать чопорного старого писателя для доказательства своей правоты».
