Дворец культуры. 17 октября».
Мадам Путифар сочла, что концерт, который должен был состояться в соседнем, более крупном городе, идеально подходит для того, чтобы открыть фанатам подлинную фамилию их кумира. Позвонили по указанному на афише номеру. Да, билеты еще есть, но желающие приобрести их должны поторопиться. В тот же день Путифар встал в очередь к кассе большого музыкального магазина. Очередь состояла из полусотни девочек, а также их мам, бабушек и дедушек. Мужчина лет шестидесяти впереди него с улыбкой обернулся:
— Внучке вот билет покупаю, ей восемь лет… Вы тоже?
Он чуть не ответил: «Нет, я — маме, ей восемьдесят восемь», — но удержался. Не стоило привлекать к себе внимание.
Мадам Путифар посоветовала сыну побывать во Дворце культуры для разведки на местности. Тогда можно будет выработать стратегию. Поскольку главное было — попасть внутрь, ему было все равно, на что брать билет. Оказалось, что до выступления Одри попасть можно только на концерт рок-группы «Металлик трэш».
— Думаю, там будет в основном молодежь, — сказала мадам Путифар. — Я бы на твоем месте надела не пиджак — он все-таки слишком строгий, — а вон ту зеленую тенниску, это будет как-то… поспортивнее…
Экипированный соответственно этому совету, Робер Путифар в субботу вечером сел в свою желтую малолитражку и отправился слушать группу «Металлик трэш». Вернулся он в час ночи в не самом адекватном состоянии.
— Ну? — спросила его мать, выглянув в коридор в ночной рубашке.
— Что? — громовым голосом отозвался Путифар. Мать так и подскочила.
— С ума ты сошел, так орать? Весь дом перебудишь!
— Прости, — извинился он, слегка понизив голос, — я сидел рядом со звуковыми колонками… уши заложило… ничего не слышу… спокойной ночи.
Следующие три дня он все еще говорил так оглушительно, что мать, разговаривая с ним, старалась держаться на расстоянии. Но время он потратил не зря.
— Смотри, мама, — гремел он, набрасывая на листке план, — вот это зал. Я сидел примерно тут. А здесь туалет. Чтобы туда попасть, надо выйти в коридор. В коридоре я обнаружил лестницу «посторонним-вход-воспрещен». Я по ней поднялся. Она ведет на мостик над сценой — для осветителей, наверно. Если на него встать, весь зал под тобой…
— Ну и?..
— Ну и, — протрубил Робер, — представь, если оттуда сыпануть на головы зрителям несколько тысяч листовок. На которых написано… ну, ты знаешь.
Они с упоением представили себе эту сцену: листовки порхают в воздухе, садятся на головы, на плечи. Люди ловят их, читают… «Поперди! Видали? Ее зовут Поперди!» Первые смешки, потом откровенный хохот и, наконец, вишенка на торте: Одри, ничего не понимая, вынужденная прервать песню на полуслове, тоже ловит листовку, читает… и разражается рыданиями: «О, негодяи! Какое коварство!» А Робер с мостика кричит ей во всю глотку: «Это вам от Робера и Клодины! Помните, мадемуазель Поперди?» — и удирает, прежде чем все опомнятся.
Они долго думали над текстом. Чтобы было лаконично и убийственно. В конце концов остановились на предельно простой формулировке. Робер набрал текст на компьютере — шестьдесят раз на одной странице. Потом в копировальном центре, который теперь располагался на первом этаже его дома, сделал с этой страницы сотню ксерокопий. Вечером мать и сын вооружились ножницами и весело ими защелкали. К десяти часам шесть тысяч одинаковых листовок были готовы. Путифар, разыгравшись, влез на стол и осыпал мать этим конфетти. На каждой из шести тысяч бумажек было всего несколько слов:
14. Третья месть
Над толпой, вливавшейся в Дворец культуры, Робер Путифар и его мать возвышались на две головы. Как они ни пригибались, на них все равно оглядывались. На входе им предложили сдать пальто в гардероб, а то в зале им будет жарко.
— Нет, спасибо! — сказал Путифар. — Моя мать очень зябкая, и я тоже.
Не мог же он объяснить билетерше, что у него к поясу привешено пятнадцать пластиковых пакетиков с листовками и столько же примотано к животу его матушки. Они предусмотрительно заняли крайние в ряду места, чтобы обеспечить себе свободу передвижения. А усевшись, воочию убедились, насколько они выделяются из общей массы: в зале были сплошь девочки от восьми до двенадцати лет со своими родителями. Капельдинерша предложила им купить буклет с текстами песен.
— Мы их и так знаем! — отрезала мадам Путифар. — У нас, мадемуазель, дома диск имеется!
В зале яблоку негде было упасть; еще и первая нота не прозвучала, а уже сотни рук взметнулись над морем лиц, и весь зал дружно скандировал: «Од-ри! Од-ри!» Сцена осветилась, и стены дрогнули от единого восторженного крика. Первыми друг за другом вышли музыканты. Сперва ударник, за ним гитарист, за ним еще один гитарист, и каждый добавлял свою долю децибел. «Од-ри! Од-ри!» — взывали две тысячи пронзительных голосов. Затем в круговращении прожекторов появились хористы, человек десять, а то и больше. Наконец свет сосредоточился на тоненькой фигурке в джинсах, которая спускалась по лесенке с правой стороны сцены. Одри! Добрая сотня маленьких зрительниц сорвалась с мест и с истерическим визгом устремилась к сцене. Все остальные повскакали на ноги, кроме Путифара и его матери, которые недоуменно переглядывались. Перед ними какая-то девочка лет девяти судорожно вцепилась в материнскую руку:
— Это правда она, мама? Сама Одри?
— Ну конечно, это она!
Глаза у девочки сделались как плошки. Путифар увидел,
