Самый младший был очень маленький и всегда молчал.
Шарль Перро. «Мальчик-с-пальчик»
I
Рассказывает Натали Жосс, тридцать два года, социальный работник
Я — одна из последних, кто видел Яна Дутрело живым.
Во всяком случае, насколько мне известно. Он сидел рядом со мной в машине — то есть «сидел» не совсем точное слово: слишком короткие ноги лежат, как палки, под прямым углом к телу, маленькие ступни торчат носками к бардачку. Ремень безопасности свободно болтается. Можно было бы усадить его сзади, в детское автокресло, но я как-то постеснялась. Посмотреть — точь-в-точь большая кукла. Было это в минувшем ноябре. Помните, какая дождливая выдалась первая неделя? Какая мерзкая стояла погода? Дождь так и хлестал, и это я отвезла его в то утро домой. И больше с тех пор не видела.
Дворники у меня такие, что толку от них примерно как от барабанных палочек, так что по шоссе я ехала со скоростью не больше тридцати километров в час. Если б знать, что это в последний раз, я бы пригляделась к нему получше. Теперь уж поздно.
Как сейчас вижу его, вжавшегося в спинку сиденья — набычился и руки теребит, смешные красные ручонки, совсем младенческие. А одет — как только совести хватило вырядить ребенка таким пугалом? Издевательство какое-то. Костюмный пиджачишко, застегнутый на среднюю пуговицу, серые холщовые штаны — все словно из другого века. Тряпье с чердака. Как вспомню, комок в горле.
До тех пор я никогда не видела подобного человечка. Какого он мог быть роста? Сантиметров восемьдесят? Девяносто? Во всяком случае, едва-едва с двухлетнего ребенка. А было ему десять. Ян был мальчик как мальчик, только в миниатюре.
«Лапочка», «масик», «малютка», «крохотулечка» — вот что хотелось сказать при виде него, но этому мешало какое-то взрослое выражение, залегавшее у его глаз и губ, какая-то строгость. В его сложении не было никакого уродства, как у карликов: все было пропорциональным, но… маленьким.
Так вот, дождь как из ведра. Плюс ветер порывами. Вкривь и вкось разложенная на коленях дорожная карта. До места уже не могло быть далеко. Может, всего несколько сотен метров. По-видимому, я проскочила поворот, не заметила, как проехала мимо. Ничего удивительного в такой ливень. Я повернула обратно и постаралась сосредоточиться. Досаднее всего было то, что Ян, который сидел тут же, рядом, прекрасно знал дорогу. Только на сотрудничество не шел. Поначалу я еще спрашивала его:
— Нам сюда? Направо или налево? Ну хоть покажи, если сказать не хочешь… Пальцем покажи…
С тем же успехом я могла бы обращаться к зонтику.
Тогда я еще мало что знала о моем маленьком пассажире. Знала, что ему десять лет, что его зовут Ян и что он немой. В то утро он явился в свой шестой класс какой-то пришибленный и без портфеля. Конечно, попытались что-то выяснить у его братьев, но те были не намного разговорчивее. Один в конце концов шмыгнул носом, втянув десятисантиметровую соплю, и объяснил:
— Отец утопил.
Перевожу: отец бросил портфель в колодец, или, может быть, в пруд, в общем, в какую-то воду.
На своей сумасшедшей работе я с какими только экземплярами не сталкивалась, но это было что-то новенькое. Украдкой глянула на мальчонку: тяжелые башмаки просят каши, штаны едва не расползаются, манжеты коричневого свитера высунулись из слишком коротких рукавов пиджака. У меня защемило в груди. Я готова была потрепать его по коленке, сказать: «Не переживай, все будет хорошо…» — как вдруг по правую руку обнаружилась грунтовая дорога. И указатель, почти утонувший в бурьяне: «У Перро».
Я остановила машину перед въездом во двор и немного подождала, не вылезая. Дождь вовсю барабанил по крыше.
— Нам сюда?
Мальчик, не поднимая глаз, чуть заметно кивнул. Сюда.
Ферма была неприглядная, кругом сплошная грязь. Посреди двора громоздилась огромная куча металлолома. Сквозь железо проросла крапива. Большая тощая собака брехала из-под сарая с провалившейся крышей.
Семью Дутрело хорошо знали в коллеже. Ферма принадлежала отцу. Ян был седьмым ребенком. Остальные шестеро — все близнецы, три пары. Двоим старшим было четырнадцать лет, средним — тринадцать, младшим — одиннадцать. Так что каждый или почти каждый год в сентябре перед учителем шестого класса представало очередное поколение Дутрело. Хочется сказать во множественном числе: очередные Дутрелята. Все они были высокие для своего возраста, только уж очень худые — наверняка недоедали. И учеба их не привлекала.
Ян появился последним — и один. Как точка в конце предложения.
Собака под сараем прямо надсаживалась. Где-то в глубине двора распахнулась дверь, и на пороге появилась женщина. В засаленном фартуке, в руке сковородка.
— Это твоя мама?
Молчание. Я вылезла из машины, раскрыла зонтик и помогла выйти Яну. Вместе мы пошлепали во двор, к неподвижной фигуре в дверях. Грязь была по щиколотку.
— Здравствуйте, меня зовут Натали Жосс, я социальный работник. Я хотела бы…
Собака подбиралась ко мне сзади с явным намерением улучить удобный момент и отхватить мне полноги. Я инстинктивно взяла за руку ребенка, который, понурив голову, шел рядом, — и содрогнулась: крохотная ладошка была мозолистой, как у дровосека или каменщика.
Женщина в дверях и не подумала приструнить собаку, выйти нам навстречу. Также не похоже было, чтоб ее хоть сколько-то удивило появление сына в неурочный час и в таком сопровождении. Нет. Она смотрела на нас пустыми, как у дохлой рыбы, глазами и ждала — мол, что дальше?
— Мадам Дутрело? Меня зовут Натали…
— Что он натворил?
Резко так, с угрозой в голосе.
— Ничего не натворил. Я только хотела…
Сковородка просвистела в воздухе, едва не зацепив мое плечо, и обрушилась на голову собаке, которая с жалобным визгом шарахнулась куда-то за дом.
— А чего вам тогда надо?
— Видите ли, я привезла Яна, потому что он сегодня пришел в коллеж без портфеля и неважно выглядел. Не могли бы мы с вами об этом поговорить?
