на грубую лесть и не скрыл довольной улыбки.
– Трепло наш лицедей. Когда уже успел насплетничать… Но, в общем, все верно. Мне ли, трибуну Галльского легиона, местных уродов опасаться. Кстати… – После недолгих сомнений он решил поделиться с капитаном-египтянином (безусловно, симпатичным и правдивым человеком) своим небольшим секретом: —…Кстати, коль мы уже упомянули Абрасакса, не подскажешь ли ты мне, что он тут забыл?
С этими словами Константин Германик открыл кожаный мешочек, переданный ему при расставании Атаульфом. Достал оттуда крупный перстень с геммой из зеленой яшмы, на внешней стороне которой красовалась готская свастика. На внутренней – изображение Абрасакса с непонятными греческими литерами.
Египтянин, впрочем, вдруг проявил живейший интерес не к гемме, но к самому перстню.
– Позволь, блистающий своей доблестью солдат Империи, узнать: откуда это диво?
– Какое? – не понял Константин Германик. – Та имеешь в виду перстень?
Египтянин вздохнул и, заметив страждущий взгляд Эллия Аттика, подозвал его к себе:
– Что скажешь?
Грек, с недоумением уставившись на перстень, почти суеверно произнес:
– Это не золото!
– Правильно! – кивнул Аммоний, как будто разговор происходил только между ними. – Правильно. Тогда что это?
– Неужели? – очень драматически выдохнул Аттик.
– Именно! – удовлетворенно кивнул Аммоний. – Это – орихалк!
Константин Германик, по солдатскому обычаю не принимавший двусмысленности, а тем более неизвестности, немедленно потребовал ответа:
– Что за орихалк? Откуда и зачем?
– Твой перстень, во всяком случае то, что ты принял за золото, это – орихалк, – провозгласил капитан, подняв перстень по направлению к лучам солнца, чтобы лучше разглядеть невиданную драгоценность. – Сплав меди с неизвестным нам, а поэтому дорогим металлом, который добывали в местных шахтах. Не знаю, правда это или нет, но орихалк был известен в древности, со времен легендарного грешника царя Соломона. Богатство последнего было столь велико, что из орихалка были отлиты колонны его знаменитого храма. Слепящие, подобно солнцу. Сейчас секрет изготовления орихалка утерян безвозвратно, да и местные рудники давно истощены и заброшены. У тебя в руках, благородный офицер, настоящее сокровище.
– Позвольте мне еще раз на него поглядеть! – взмолился любопытный, как все греки, Аттик.
Константин Германик неохотно кивнул Аммонию, и тот со вздохом передал перстень греку. Эллий Аттик, вскользь глянув на свастику, сощурив глаза, внимательно начал рассматривать гемму с внутренней стороны.
– Заметьте, – азартно пробормотал он, приглашая остальных последовать его примеру и присмотреться к гемме внимательнее. – Видите, внизу стилизованного изображения ужасного Абрасакса греческие буквы, они едва видны. Мало кто знает, но в действительности имя Абрасакс на старогреческом, том, которым иногда пользовался враль Гомер, чтобы придать своим сказкам большую значимость, состояло всего из семи литер. Если перевести их в числа (спасибо Пифагору!), то в сумме это имя равняется числу дней в году. А еще – числу небес…
– Постой, постой! – потирая и без того потный лоб, Константин Германик, не привыкший к мудрствованиям из греческой философии, решительно забрал перстень. – Постой! Я вовсе не собираюсь заниматься арифметикой. Объясни по-простому: для чего этот перстень предназначен? Сам знаешь, хитрец, кто мне его подарил. Я только не понимаю – с какой целью…
– Ну, это просто, – грек беззубо заулыбался. – Некто, кого мы тут все знаем и кто принес тебе (да простит Константин Германик мою дерзость!) некую радость в жизни, решил обезопасить тебя в дальних странствиях. Прекрасная и смелая Ульрика подарила эту чудесную и загадочную гемму в надежде уберечь тебя именем Абрасакса от смертоносного «железа». Прости мою дерзость, но готы – народ достаточно дикий и суеверный. Наверное, Ульрика посчитала, что отныне ты – надежно прикрыт от удара врага…
– Это радует, – скептически молвил Константин Германик, подняв руку и любуясь неожиданным подарком.
– …Но ты не прикрыт от удара друга, – меланхолично закончил Эллий Аттик.
– Что?! Я – не понял, – удивленно посмотрел на него трибун.
– Свастика. На внешней стороне геммы. Это – продолжение загадки. Момент пересечения линий означает момент сегодняшний, – кротко объяснил грек. – Прошлое уплыло, настоящее не настало. Есть только сегодня. Что оно нам готовит – неизвестно. Увы, варварские боги иногда чрезмерно изощрены в своих дурных помыслах.
Памятуя о том, что многое знание таит в себе много скорби, Германик отмахнулся от глупого, по его мнению, слуги и демонстративно водрузил перстень на безымянный палец левой руки, как опытный солдат памятуя, что любое украшение на правой руке может помешать выдернуть меч из ножен в критический момент.
– Капитан, опасность впереди, по курсу! – внезапно раздался пронзительный крик впередсмотрящего, и внимание экипажа мигом переключилось на конец расщепленного ствола громадного черного дерева, внезапно вынырнувшего из мутной речной воды.
Аммоний среагировал быстро: мигом перехватив стерновое весло, он заставил большую лодку уклониться от столкновения. Один из матросов, ловко поддев багром всплывшее бревно, подтащил его к купеческому судну.
– Топляк. Дуб-утопленник, – суеверно прокомментировал египтянин, посмотрев за борт. – Такие ловушки бывают смертельно опасны. Как правило, это крупное дерево, разбитое молнией или подмытое течением. Одним концом оно полностью погружено в ил, другой же часто всплывает и подстерегает речного путешественника под самой поверхностью воды. Нам повезло, этот злодей поспешил высунуться раньше времени, и матрос его вовремя заметил. На обратном пути, если места хватит, надо прихватить с собою парочку таких стволов. Дерево, десятки лет пролежавшее в местной солоноватой воде, по крепости уподобляется железу. Живая ткань дерева давно задохнулась, его буквально выморило. Оттого оно и называется мореным дубом и особо ценится при изготовлении крепких сундуков, способных защитить добро хозяина от буйного пожара и лихих людей. Ему цены не будет в столице.
Константин Германик, привыкший к превратностям воинских переходов, на опасность отреагировал спокойно.
– Впредь не любопытствуй понапрасну и не отвлекайся по пустякам, – молвил он, совершенно игнорируя тот факт, что некоторое время назад сам призвал египтянина прояснить загадку странного перстня.
Впрочем, для себя трибун урок усвоил. «Капитана во время речного путешествия лишний раз не теребить! Пусть лучше своим делом занимается. Река – не бескрайнее море, тут вон, оказывается, какие занятные засады встречаются! Однако есть еще одна деталь, которую следовало бы прояснить. Кто бы мог помочь? Может, Аттик?»
Кивком головы подозвав понятливого эллина, Германик вполголоса как бы небрежно произнес:
– Послушай, ты ведь сведущ в местных наречиях… Я к тому, что одна моя знакомая, ну, ты догадался, кто именно, на прощание произнесла странную фразу. Что-то вроде «вара, вара, инглодой…» или – «инглодуй»… я уж не припомню точно.
Эллий Аттик, в изумлении уставившись на Константина Германика, тут же подхватил:
Wara, wara inrdolou:
Seu te gira Galtzou.
Hoemisclep dorbiza ea.
– Верно! – обрадовался трибун. – Очень похоже.
