канцелярию, где и был первым и последним.
Балы богатых вельмож представляли следующую картину. Зал освещался множеством восковых свеч, горевших в хрустальных люстрах и медных стенных подсвечниках. По двум сторонам залы, у стен, стояло множество раскрытых ломберных столов, на которых лежало по две колоды нераспечатанных карт. Музыканты размещались у передней стены, на длинных, установленных амфитеатром скамейках: когда гостей съезжалось довольно, то музыка открывала бал польским, при торжественных случаях с аккомпанементом хора певчих. Протанцевав минут пять, знатнейшие пожилые особы садились за карты, а вместо них начинали отличаться молодые. Употребительнейшие танцы в то время были: полонез, а-ла-грек, английский променад, альман, хлопушка, уточка, экосезы, мазурка, котильон, матрадуры, галопад, менуэты en deux и en quatre. Во всех этих танцах соблюдали все правила, выделывая каждое па самым добросовестным образом. Известные до этого времени стройные круги хороводов, веселые плетни, метелицы, буйные трепаки, казачки, камаринские танцевались только уже в провинции.
Во время танцев старики и старушки за карточными столами потешались в вист три-три, рокамболь, макао, рест, квинтич, басест, шнип-шнап-шнур, кучки, а-ла-муш, юрдон (самая азартная игра, от которой произошло известное выражение «проюрдонился»), тентере, панфил, ерошки или хрюшки, никитишны и т. д.
Вельможи века Екатерины щеголяли роскошью своих балов. Но и семейные вечера наших бар, даваемые запросто, отличались торжественностью и великолепием; про графа А. Г. Орлова рассказывают его современники, что он еженедельно давал вечера, на которые съезжались все званые и незваные. Сам могучий хозяин встречал гостей, сидя в передней гостиной вместе с некоторыми почетными лицами, распивая чай и другие напитки. Здесь все были веселы, громко смеялись и рассказывали друг другу новости.
На таких вечерах в десятом часу накрывался ужин кувертов на 200. На одном столе ставился сервиз серебряный, на другом – из саксонского фарфора; за первым столом служила прислуга все старая, в сединах, за вторым – суетились молодые официанты. Подавали аршинные стерляди, судаки из собственных прудов; спаржу толщиною чуть ли не в добрую дубину, из своих огородов; телятину белую как снег, выхоленную в люльках на своем же скотном дворе. Персики и ананасы были также из своих оранжерей; даже вкусное вино из ягод, вроде шампанского, было домашнего приготовления. Хозяин почти никогда не садился за стол, а только заботился о гостях. После ужина, который обыкновенно кончался в одиннадцатом часу, по знаку хозяина музыканты играли русскую песню «Я по цветикам ходила», под звуки которой дочь графа, разодетая в богатейший русский сарафан, плясала по-русски. Гости тоже усердно за ней пускались в пляс. В половине второго танцы прерывались, и хозяин возглашал: «Пора по домам!» – музыка умолкала, и всякий торопился убраться домой, ранее поблагодарив радушного хозяина, который коротко знакомых обнимал, других дружески трепал по плечу, у дам целовал ручки и всем говорил не иначе как «ты». При разъезде почти вся улица была запружена экипажами. Кучерам раздавали по калачу и разносили по стакану пенника.
Особенно роскошны выходили разные празднества и домашние спектакли у известного петербургского богача Всеволода Андреевича Всеволожского, даваемые им на своей мызе Рябово. Имение этого креза стоило ему многих миллионов рублей. К сожалению, следы былого великолепия и былой роскоши этого барича теперь уже не существуют. Изящный дворец, с оранжереями, густыми подстриженными французскими ленотровскими[526] аллеями, с каналами, водоемами и прочими затеями, обвалился, зарос и продан по частям. Барский дом этого магната состоял из 160 комнат, расположенных в двух этажах. В Рябово съезжалось из Петербурга ко дню именин хозяина 24 октября более 500 человек гостей. Для всех гостей устроены были особые помещения, причем были приняты меры, чтобы привычки и обычаи каждого гостя и гостьи не встретили ни малейшего стеснения; празднование длилось трое суток. В рябовском манеже давались костюмированные турниры, карусели, на которые выезжали рыцари в латах. Обеды этого креза славились на всю Россию. Разварные осетры, полученные по почте с Урала, подавались целиком в паровом котле; последний, обернутый массою салфеток, подавали четверо дюжих кухонных мужиков, одетых в белых как снег русских рубахах. На театре играли крепостные актеры и актрисы Всеволожского, составлявшие у него довольно многочисленную труппу. Эта же рябовская труппа вместе с тем исполняла и обязанности хора певчих в домашней церкви и отчасти музыкантов во время балов. В заключение спектакля становился особенный пролог, который разыгрывали родственники и близкие знакомые хозяина. За прологом следовало представление в лицах, также гостями, различных шарад, загадок, каламбуров, логогрифов, омонимов, анаграмм и т. д. Во время ужина в столовую то и дело являлись различные персонажи в костюмах, один другого забавнее и замысловатее. Шатался около столов какой-то господин с красным носом, в шутовском наряде; он был украшен надписью «Gastronome ambulant»[527]. Этот гастроном преловко допивал недопитые рюмки у гостей, доедал объедки и т. д. Несколько старых французских эмигрантов в шитых шелковых и глазетовых кафтанах, в розовых чулках и башмаках, со стразовыми пряжками и с напудренными париками, важно нюхали здесь табак и очень забавно толковали о временах регентства и Людовика XVI. Известный в то же время богач, чудак Ганин, почти полуидиот, над которым так часто подсмеивался Измайлов в своем «Благонамеренном», давал также спектакли в своем загородном доме, на которых, впрочем, всегда исполнялись безграмотные пьесы самого хозяина. Здесь между актерами являлся сам творец этих бездарностей, исполнявший всегда роль львицы на четвереньках. Про этого Ганина в то время ходило много анекдотов. Император Александр Павлович, будучи наследником, раз возвращался на яхте с командою гвардейского экипажа и с роговою музыкою Д. Л. Нарышкина. Проезжая по Неве мимо дачи Ганина, в довольно значительном расстоянии от берега, он увидел на берегу целую вереницу голых людей. Полагая, что эти люди вышли из находившейся здесь же бани Ганина или из публичной купальни, государь нашел эту прогулку в одежде прародителей неприличною и велел одному из бывших при нем адъютантов отправиться на берег и сделать об этом распоряжение. Но каково было удивление адъютанта, когда он, подъезжая к берегу, увидел, что хороводы голых людей были не что иное, как ряд ганинских алебастровых статуй, ни с того ни с сего выкрашенных по распоряжению владельца в светло-розовый цвет. Во избежание подобного рода недоразумений тогдашний обер-полицеймейстер Гладкий приказал их выбелить.
На домашних спектаклях наших бар давали и французские комедии. Из Франции, как известно, в то время нахлынуло к нам вместе с эмигрантами волокитство и любезности петиметров. С. Н. Глинка в своих записках пишет: «Модный московский свет наряду с петербургским размежевался на два отделения: в одном отличались англоманы, в другом – галломаны. В Петербурге
