и механическое выражение внутренней воли или желания, так и в монадах механический процесс, который мы видим со стороны, есть лишь внешняя форма и оболочка внутренней силы: "То, что проявляется механически, или, если уж на то пошло, в материи, динамически и монадически сосредоточено в самой энтелехии [или внутреннем стремлении]". 57 В нашем путаном восприятии мы отождествляем внешние вещи с "материей", потому что видим только их внешний механизм; мы не видим, как в интроспекции, внутренней и формирующей жизненной силы. В этой философии пассивные и беспомощные атомы материалистов уступают место монадам, или единицам, которые являются живыми центрами индивидуальности и силы; мир перестает быть мертвой машиной, а становится сценой разнообразной и пульсирующей жизни.
В этом многообразии наиболее важной характеристикой является степень осознанности "разума" монады. Все монады обладают разумом, в смысле чувствительности и реакции; но не всякий разум является сознательным. Даже мы, удивительные человеческие существа, проходим через многие ментальные процессы без сознания, как во сне; или когда, уделяя пристальное внимание определенным аспектам ситуации, мы не осознаем, что воспринимаем множество других элементов сцены - элементов, которые, тем не менее, могут отложиться в памяти, войти в наши сны или всплыть из потаенных уголков разума в последующее сознание; или когда, осознавая шум и шипение прибоя, мы не понимаем, что каждая волна и каждая частица каждой волны бьет в наши уши, производя тысячи отдельных впечатлений, которые становятся нашим слухом о море. Так и простейшие монады чувствуют и воспринимают все вокруг себя, но так запутанно, что не имеют сознания. У растений ощущения становятся более четкими и специализированными и приводят к более конкретным реакциям. В монаде, которая является душой животного, эхо восприятий превращается в воспоминания, взаимодействие которых порождает сознание. Человек - это колония монад [клеток?], каждая со своим голодом, потребностями и целями; но эти частицы становятся единым сообществом живых организмов под руководством доминирующей монады, которая является энтелехией и душой человека. 58 "Когда эта душа поднимается до уровня разума, она... считается разумом". 59 и поднимается в ранге в меру постижения необходимых отношений и вечных истин; когда она постигает порядок и разум вселенной, она становится зеркалом Бога. Бог, предельная монада, есть чистый и полностью сознательный Разум, свободный от механизмов и тела. 60
Самый сложный аспект этой философии - теория Лейбница о "предустановленной гармонии". Какова связь между внутренней жизнью монады и ее внешним проявлением, или материальной оболочкой? И как нам объяснить очевидное взаимодействие физического тела и духовного разума в человеке? Декарт беспомощно передал эту проблему шишковидной железе; Спиноза ответил на нее, отрицая всякое разделение или взаимодействие материи и разума, поскольку они, по его мнению, были лишь внешним и внутренним аспектами одного процесса и реальности. Лейбниц восстановил проблему, рассматривая эти два аспекта как отдельные и различные; он отрицал их взаимодействие, но приписывал одновременность физических и психических процессов непрерывному сговору, чудесным образом предначертанному Богом:
Душа следует своим собственным законам, а тело - своим собственным, и они согласуются в силу гармонии, установленной между всеми субстанциями, поскольку все они представляют собой одну и ту же вселенную. 61 . . . Тела действуют так, как если бы, per impossibile, не существовало душ, а души действуют так, как если бы не существовало тел, и оба действуют так, как если бы одно влияло на другое. 62 . . . Меня... спрашивают, как случилось, что Бог не довольствуется тем, чтобы произвести все мысли и изменения души без этих бесполезных тел, которые душа (как говорят) не может ни двигать, ни знать. Ответ прост. Дело в том, что по воле Бога субстанций должно быть больше, а не меньше, и Он счел за благо, чтобы эти модификации соответствовали чему-то внешнему. 63
Подозревая, что эта дебильная эксплуатация божества как заменителя мысли не вызовет всеобщего одобрения, Лейбниц приукрасил ее эпизодичностью и часами Геулинкса: тело и разум, действующие независимо друг от друга и в то же время в загадочной гармонии, подобны двум часам, так искусно сконструированным, заведенным и настроенным, что они отбивают секунды и бьют часы в полном согласии, без какого-либо взаимодействия или взаимного влияния; так физические и психические процессы, хотя и совершенно независимые и никогда не действующие друг на друга, согласуются благодаря "гармонии, заранее установленной божественным предвосхищающим искусством"." 64
Предположим, что Лейбниц имел в виду, но не захотел сказать, что внешне отдельные, но синхронные процессы механизма и жизни, действия и мышления - это один и тот же процесс, внешне воспринимаемый как материя, а внутренне - как разум. Но сказать это означало бы повторить Спинозу и разделить его судьбу.
VI. БЫЛ ЛИ БОГ СПРАВЕДЛИВ?
Эта потребность надеть теологические одежды на философскую наготу привела Лейбница к написанию книги, которая вызвала ярость и остроумие Вольтера, и чуть не лишила действительно глубокого мыслителя карикатуры на профессора Панглосса , защищающего лучший из всех возможных миров. Единственное законченное философское произведение, опубликованное Лейбницем при жизни, называлось "Эссе Теодицеи о благодеянии Дьявола, свободе человека и происхождении зла" (1710) - почти такой же утешительный вексель, как "Принципы первой философии, в которых доказывается существование Бога и бессмертие души" Декарта (1641). Под "теодицеей", разумеется, подразумевалась справедливость, или оправдание, Бога.
Эта книга, как и другие, имела случайное происхождение. В статье ("Иероним Рорариус") в Dictionnaire historique et critique Бейль, выражая большое восхищение Лейбницем, подверг сомнению мнение философа о том, что веру можно примирить с разумом, свободу человека - со всемогуществом Бога, земное зло - с божественной добротой и силой. Нам лучше, сказал Бейль, отказаться от идеи доказывать религиозные верования; это лишь проясняет трудности. Лейбниц ответил на это в эссе (1698), опубликованном в журнале Жака Баснажа "Histoire des ouvrages des savants". Во втором издании своего "Словаря" Бейль добавил к статье о Рорариусе существенное примечание, в котором Лейбниц снова приветствовал "этого великого философа", но указал на дальнейшие неясности, особенно в теории предустановленной гармонии. Лейбниц отправил (1702) свою реплику непосредственно Бейлю, но не стал ее печатать. В том же году он снова написал роттердамскому ученому, похвалив его за "поразительные размышления" и "безграничные исследования". 65 Немногие эпизоды в истории философии столь приятны, как взаимная любезность в этом обмене идеями. София Шарлотта, королева Пруссии, выразила желание узнать ответы Лейбница на сомнения Бейля. Он как раз готовил такое заявление, когда пришло известие о смерти Бейля. Он переработал и расширил свои ответы и опубликовал их под названием "Теодицея". Ему было уже шестьдесят четыре года, он чувствовал близость
