еще другая плясунья, старуха Алена, хромая, по прозванию Бурбук; она обладала превосходным хоровым голосом, лицом была очень некрасива, но типична, и особенно смешила всех широкою усмешкою своего большого и некрасивого рта. Из мужского персонала в этом хоре был превосходный тенор, красавец цыганского типа, Петр Алексеев, по прозванию Бирка, он пел превосходно песню Бантышева «Молодость» и мн. др. Славился также у него октавист, по прозванию Скипидар, горчайший пьяница, и другой тоже октавист, брат Ивана Васильева, Николай, цыган-красавец, по прозвищу Хапило. В 1860 году, во второй приезд Ивана Васильева в Петербург к Излеру, у него появилась превосходная певица (контральто) Маня, певшая с большим успехом романс Ивана Васильева «Я, цыганка, быть княгиней не хочу». Это solo, с аккомпанементом хора, как говорят сами цыгане, теперь невозможно; затем очень нравились публике петые ею романс «Его уж нет» и трио «Собирайтесь, девки красны»; в это время в хоре выступила певица Матрена, голос mezzo soprano.
В этих же годах пел в Петербурге другой хор московских цыган Петра Соколова, брата знаменитого Ильи. Этот хор славился «венгерской» и удалой цыганской пляской; особенно был превосходен плясун Егор, исполнявший с женой своей дикую молдаванскую цыганскую пляску с саблей. Из певиц у Соколова известны были soprano Саша и Варя. Последняя особенно прекрасно пела песню «Травушка» и романс «Не хочу я, не хочу»; Саша исполняла хорошо деревенскую песню «Лен, ты, мой лен». Из мужчин у него был знаменитый крамбамбулист Иван Пугаев, его «Тужур фидель и сансуси» вызывал целую бурю рукоплесканий.
В конце шестидесятых годов и в начале семидесятых выдающихся хоров и певиц не было, хотя и существовали хоры Григория Соколова, в Москве же славились те же старинные певицы Маня и Александра Ивановна; еще отличалась осмысленной фразировкой и выразительной мимикой Марья Николаевна Пузина. В конце семидесятых годов в Петербург явилась Паша, с замечательным контральто, при типичной цыганской красоте; пение ее отличалось весьма своеобразной щеголеватостью фразировки. Эта певица пела в хоре известного цыганского композитора Родиона Аркадьевича Калабина, в «Ташкенте». Она вскоре сошла со сцены, выйдя замуж за помещика. За последние годы хороших цыганских хоров не было, и если и появлялись какие, то, по цыганскому выражению, «без картин», т. е. без красавиц-цыганок.
В наше время в Петербурге получил большую известность хор молодого, но опытного дирижера Н. И. Шишкина. В его хоре пользовался громадным успехом тенор Димитрий, прозванный цыганским Рубини. В женском персонале выделяется сестра Димитрия, Ольга Андреевна, затем Маня, по прозванию Цыпочка, и молодая певица Леночка, исполняющая необыкновенно своеобразно, с гибкими переливами молодого свежего голоса, очень грациозную по мелодии венгерку «Соцо Гриша», и затем другой еще романс – «Очи черные»; в хоре Н. И. Шишкина также пользуются большим успехом Ольга Петровна, по прозванию Лётка, и еще другая певица, Александра Васильевна Хлебникова, с весьма сильным контральто. Сам Н. И. Шишкин известен также как виртуоз на гитаре.
В Москве поют за последнее время два хора цыган: Николая Хлебникова и Федора Соколова; у первого известны певицы Паша Ратничиха, Саша Ветерочек и Ольга Дмитриевна Разорва; первая превосходно исполняет песню «Вьюшки», вторая – песню «Попляши, Настенька, попляши, милая моя», и третья – «Доля моя»; в этом хоре превосходен плясун Алексей. В хоре Соколова хороши певицы Сергеевна и Феша, а затем Малярка, превосходная вторка.
Публика на выставке «сельских произведений». Литография из журнала «Всемирная иллюстрация». 1852. Фрагмент
Глава XVIII
Общественные увеселения; дешевая жизнь в Петербурге, дешевизна жизненных припасов; привоз на биржу гастрономических товаров; привоз гувернанток. – Увеселительные сады. – Гулянья на островах Елагином и Крестовском и на Черной речке. – Петергофская дорога, Шлиссельбургский тракт, сады откупщиков, кулачные бои, азартная игра в карты, шулера. – Концерты и музыкальные собрания, клубы, публичные балы и маскарады. – Балы, танцы, вечера вельмож-меценатов; оргии купцов. – Гостиницы, ледяные горы и качели на Масленице, число гуляющих и экипажей; моды и модники прежнего времени. – Сатиры на моды, непомерная роскошь, указ, как должно ездить всякому, гонение на моду при Павле I, франты и франтихи.
В начале текущего столетия и в конце прошедшего наши публичные увеселения кипели жизнью и не были так бесцветны и вялы, как теперь; правда, и жизнь в Петербурге в то время была баснословно дешевая. Первый, например, в столице дом графа Шереметева, на Фонтанке, отдавался внаймы за 4000 рублей. Лучшая квартира в 8–10 комнат на лучшей улице стоила не дороже 20 рублей в месяц; фунт говядины стоил 11/2–2 копейки, полтеленка – 1 рубль, курица – 5 копеек, десяток яиц – 2 копейки, пуд масла коровьего – 2 рубля, пуд свечей сальных – 2 рубля, овса четверть – 80 копеек, пуд сена – 3 копейки, дров березовых сажень – 70 копеек, хлеб белый в полфунта – 2 копейки, бутылка шампанского вина – 11/2 рубля, портера английского – 25 копеек, пива – 2 копейки, десяток апельсинов – 25 копеек, лимонов – 3 копейки. По цене высоко стоял только один сахар, и то оттого, что был заграничный: цена рафинада была за фунт 2–3 рубля. Особенно высока цена была после 1812 года, в это время во многих домах подавали самый последний сорт сахара, называвшийся «лумп»; он был неочищенный, желто-соломенного цвета; лучшего сорта сахар назывался «мелюс», а второй сорт носил имя полурафинада. Наемная карета с четверкою лошадей в месяц стоила 60 рублей. За обед в первом трактире с пивом платили у Френцеля на Невском, рядом с домом графа Строганова, и в трактире «Мыс Доброй Надежды», на Большой Морской, 30 копеек. За 2 рубля можно было иметь самый гастрономический обед с десертом и вином в Демутовом трактире у Юге. У Фельета в маскараде платили за жареного рябчика 30 копеек, за бутылку красного бордоского вина – ту же цену. Ранней весной любимейшим местом гулянья всего фешенебельного Петербурга был Невский проспект и Адмиралтейский бульвар; также и Биржа в это время года делалась всеобщим сходбищем; открытие навигации и прибытие первого иностранного корабля составляли эпоху в жизни петербуржца.
Биржевая набережная и лавки тогда превращались в целые импровизированные померанцевые и лимонные рощи, с роскошными
