В это время он поскользнулся на сырой траве, замолотил в воздухе руками и выпустил из рук поводок…
Все остальное Катя помнила как страшный сон. Ротвейлер — эта куча мяса с горящими глазами, — рванул к ней. Ее старенькая Асса перекрыла ему дорогу. Парень завизжал и бросился к своей собаке, но остановить ее не мог. Они сплелись в клубок, они грызли друг друга, не чувствуя боли. Сколько это продолжалось — трудно сказать. Последнее, что увидела Катя, это то, как Аська вцепилась ротвейлеру в глотку. Она держала его крепко, как учили в школе, и он ничего не мог сделать. Сил у Ассы почти не осталось, но она сделала перехват. Пес захрипел. Асса, шатаясь от боли, стояла над врагом, который хоть и был еще жив, но уже не в состоянии был обидеть самого любимого человека — Катю.
Парень дико закричал, увидев истекающую кровью собаку. Катерина не обращала на него внимания. Она видела, что Аська с трудом держится на ногах и до дому им не дойти. Стараясь не смотреть на вырванный из собачьего брюха лоскут, из-под которого выползали сизые внутренности, Катя повела Ассу к автотрассе, придерживая ее руками под живот.
На дороге Асса легла, и Катерина поняла, что дальше она не сможет идти. Она стала останавливать проходящие машины. Легковые не годились. Никто не повезет окровавленную собаку. Остановился микроавтобус. Парню-водителю ничего не надо было объяснять. Катерина только попросила его завернуть к дому, взять деньги и одеяло.
В клинике, куда они привезли истекающую кровью Ассу, врач, посмотрев на них, спросил:
— Что будем делать?
Катька подняла на него полные ужаса и слез глаза. Ну почему он спрашивает? Ну неужели сам не понимает?!
— Лечить, — глухо сказала она.
Врач вздохнул тяжело и спросил, может ли она ему помогать при операции.
— Могу. — Катя встала с другой стороны операционного стола.
Она гладила Ассу по голове и, как ребенка, уговаривала ее немножко потерпеть. Она говорила вслух, не стесняясь постороннего человека. Она плакала и не вытирала слез.
Врач штопал Ассу два часа. Кроме порванного живота у нее в двух местах была сломана лапа.
— Лапу потом будем лечить, — сказал доктор. И добавил, немного помолчав: — Если псина выживет.
Парень с микроавтобусом не уезжал, он ждал их во дворе ветлечебницы.
— Ну как? — спросил он, когда Катя, шатаясь, вышла оттуда.
— Надо везти домой. А там видно будет.
— Поехали. Я вас жду.
Он поднялся в операционную и вынес на руках перевязанную Аську в одеяле. Как ребенка… Была глубокая ночь. А утром Катя поняла, что Асса не выживет. Она позвонила в клинику. По случаю выходного дня там был только один дежурный врач.
Захлебываясь слезами, Катерина долго объясняла, что случилось.
— Я поняла вас. — Женщина на том конце провода тяжело вздохнула. — Я приеду. Но это будет не так скоро, как хотелось бы. Держитесь.
Держаться Катя не могла. Слезы ручьем, сердце от боли останавливалось. Она укрыла Ассу одеялом, чтобы не видеть эти белые в кровавых подтеках бинты. Она целовала ее седую усатую морду и просила не умирать. И выла от бессилия, зажимая рот ладошкой, и ползала на коленях по испачканному кровью полу.
Потом пошла в кухню, нашла в холодильнике полную бутылку водки, открыла ее. Она пила водку, как воду, не чувствуя ее. Потом нашла визитку, которую оставил ей ее вчерашний помощник, и позвонила.
— Гриша! Это Катя. Ну, та, у которой собака…
— Катя, да, я понял! Как Асса? — Гриша громко кричал в трубку, видимо, он был в дороге.
— Плохо. Ей плохо, Гриша. И мне плохо. Я вызвала врача. Надо усыплять. Но мне так плохо!!! — Катя разрыдалась.
— Катенька! Вы не плачьте. Говорите, какая квартира, мы сейчас приедем и поможем.
Он приехал вместе с женой Светой и сыном Тимуром. К их приходу Катерина уже выпила добрую половину бутылки. Света по-хозяйски кинулась заваривать чай, а Гриша унес Катьку в ванную, где заставил ее пить много воды. Потом он ловко, как будто всю жизнь приводил в чувство наклюкавшихся барышень, приоткрыл Катьке рот и надавил чайной ложечкой на корень языка. Она не ела почти сутки, поэтому в желудке у нее ничего, кроме водки и воды, не было. Организм легко выплеснул все, что она в себя влила. Катька кашляла, и слезы текли у нее в три ручья. Гриша умывал ее холодной водой, приговаривая при этом что-то, от чего Катьке было хорошо. А потом они сидели на маленькой Катькиной кухне, и три часа она рассказывала им про Аську, про свою жизнь, про Игоря-Кузнечика.
* * *
— Я не сразу поняла, что это алкоголизм у него. — Катька вяло чертила ноготком на клеенке стола какие-то фиговинки. — Сначала думала — случайность. Ну, выпил много, ну, опохмелился неудачно, ну, затянулось на три дня.
Игорь впадал в дрейф на пять дней один раз в два месяца. Кто-то скажет: да тьфу! Было о чем горевать! У других мужики пьют месяцами. У других — может быть. Но не у Кати. Детство, мама, алкаш дядя Коля. Для Катьки это было очень много. И она как боялась, так и ненавидела алкоголиков.
У Игоря в дни его «болезни» все летело в тартарары. Он мог потерять деньги, вещи, прогулять работу. Последнее было для него самым страшным. И это было главным тормозом, которым он мог воспользоваться в компании. Это удивительно, но именно работа уводила его от друзей и застолий. Он умел сказать «нет». Жаль, не всегда.
А еще он в дни своих загулов совершал такое, что Катьку просто оторопь брала. И фантазии его не заканчивались на спасении бездомных животных. Один раз он привел в дом девицу с панели. «Кать, это Люба. Она проститутка и очень хочет есть!»
Катерина, конечно, накормила несчастную, у которой был тяжелый день — «работы» не было. Слава богу, не пришлось ей предоставить ночлег!
В другой раз, придя домой, она нашла там целую ватагу пацанов. Игорь едва живой дремал на диване, а мальчишки воровато шарили глазами по полкам и шкафам. Стоило им запустить руки в какую-то коробочку или ящичек, как спящий хозяин открывал один глаз и строго говорил: «Не воровать!» И эту компанию, как выяснилось, детдомовских мальчишек Катя накормила и выставила за дверь. Но потраву они все же произвели: в прихожей на полочке под зеркалом лежали Катины золотые сережки, которые она не носила. Сережки уплыли.
В тот раз Катерина терпеливо дождалась, когда Игорь выйдет из штопора, и поговорила с ним серьезно. Она видела, что ему стыдно и неловко, но стыд у алкоголика — это минутное явление.
Самое страшное было не разборки и скандалы, не слезы и унижение. Самое страшное было в том, что она любила его. Она хотела жить с ним и не могла жить с ним. Всякий раз после его «пятидневки», после ругани и мирных переговоров Игорь обещал ей, что это был последний раз. И она верила. И на два, а иногда и на три месяца в доме воцарялось счастье и покой.
Они прожили вместе семь лет. Ей хорошо было видно, как он изменился за это время. Он часто говорил ей пугающую своей сутью фразу: «Я устал…» Она видела, что он действительно устал. И устал не от собственных проблем. Просто устал жить. Как ресурс свой выработал. Как личность устал и готов был уйти, а физическое тело, организм, еще не был к этому готов, вот и выжигал себя методично, подгоняя время, И это было совсем другое. Не как у дяди Коли, который пил каждый день свою норму. Это было плановое уничтожение. Так, по крайней мере, Катерине виделось. Потом, когда она говорила об этом, ее не понимали. Возражали, мол, о какой выработке ресурса можно говорить, когда мужчине так мало лет? «А кто знает, сколько каждому из нас отмеряно? — думала Катя, уверенная в своем. — Кому-то сто лет жить суждено, кому-то сорок, а кому-то всего час».
