— А что если они перейдут к пыткам?
— Именно поэтому тебе лучше всего уехать прямо сейчас, чтобы ты ни о чем не узнала.
Сяовэнь опустила голову и сказала:
— Если ты сделаешь это, то не выполнишь сыновний долг, не сможешь жениться, не сможешь спокойно жить на этом свете. Дядюшка Ван и тетушка Лю и так уже настрадались, одни кожа да кости, неужели ты настолько жесток и желаешь, чтобы от них и вовсе ничего не осталось? Рассуди сам: если вдруг с тобой случится беда, кто будет заботиться о них? Кто будет ухаживать за ними на смертном одре?
— Но я не в силах проглотить обиду.
— А так легче? — схватив его за причинное место, спросила Сяовэнь.
Ван Чанчи весь затрясся и быстро проговорил:
— Прости, Сяовэнь, прости…
Сяовэнь вынула влажное полотенце и повесила его обратно на крючок. Ван Чанчи стал отпрашиваться у нее, чтобы выйти из палаты, обещая, что на этот раз точно пойдет за деньгами. Сяовэнь напросилась пойти вместе с ним. Они пришли в офис Хуан Куя. Не ожидая вновь увидеть Ван Чанчи, тот оторопело спросил:
— Ты еще не сдох?
— Почти сдох.
— А девушка у тебя — отменная красотка.
— Если вернешь мне невыплаченную зарплату, я тут же уберусь с твоей дороги, — сказал Ван Чанчи.
— Кто задолжал тебе деньги, к тому и иди.
— К кому мне идти, если ты порвал мой контракт?
— Что же ты раньше-то скромничал? Ради какого-то гребаного авторитета ты взял и так жестоко подставил меня.
Ван Чанчи и Сяовэнь никак не ожидали такой реакции. Сяовэнь задрала рубаху Ван Чанчи и, тыча в его шрамы на животе, спросила:
— Настолько же жестоко?
Хуан Куй в ответ выставил свою пятерню и сказал:
— Чтобы уладить твое дело, я лишился пяти фаланг. Вот и ответь, кто из нас более жесток?
Вскипев от злости, Ван Чанчи кинулся было на Хуан Куя с кулаками, но в него мертвой хваткой вцепилась Сяовэнь.
— Не всем дано ненавидеть. Если ты хочешь ненавидеть, то для этого необходим соответствующий капитал.
Ван Чанчи вырвался из рук Сяовэнь и схватил скамейку, но в тот момент, когда он собирался обрушить ее на Хуан Куя, вдруг раздался крик отца: «Чанчи!..»
Рука Ван Чанчи дрогнула, он обернулся и увидел, как Лю Шуанцзюй бойко закатывает через порог коляску с Ван Хуаем. Зажав в руках несколько пачек новеньких купюр, Ван Хуай сказал:
— Оставь его, компания «ПиЭй» оплатила твое лечение.
Зная, что никакой компании «ПиЭй» не существует, Хуан Куй холодно усмехнулся. Ван Чанчи грохнул скамейку об пол, да с такой силой, что от четырех ее ножек целой осталась лишь одна.
— Если у тебя есть страховка на мебель, то ломай сколь ко угодно, — огрызнулся Хуан Куй.
Родители и Сяовэнь стали уговаривать Ван Чанчи успокоиться. Словно замешивая тесто, они понемногу довели его до податливой консистенции, и наконец все четверо понуро вернулись в больницу. Ван Хуай передал деньги Сяовэнь и попросил, чтобы она вместе с Лю Шуанцзюй отнесла их в бухгалтерию для оплаты больничных счетов. Ван Чанчи и Ван Хуай остались в палате наедине. Ван Чанчи сидел на кровати мрачнее тучи.
— Я уже перед ним сдался, что за штурм ты еще устроил? — спросил Ван Хуай.
— Но это противоречит всем нормам морали.
— Их не существует. С того дня, как я родился, мы уже проиграли, проиграли на самой линии старта.
— Если меня будут бить, а я еще и платить за это буду, то это, черт побери, все равно что стимуляция внутреннего спроса[8].
— Не все так плохо, — ответил Ван Хуай. — Нашлись добрые люди, которые дали нам деньги.
— Откуда эти деньги? — спросил Ван Чанчи.
— Сможешь сохранить это в тайне от Сяовэнь?
— Неужели кого-то ограбил?
— Эти деньги я накопил, каждый день выпрашивая милостыню.
Ван Чанчи вдруг изменился в лице и испуганно, точно пойманная на месте преступления проститутка, спросил:
— Ты попрошайничал?
— Мне давали одну лишь мелочь, поэтому, чтобы Сяовэнь ни о чем не догадалась, я пошел в банк и обменял деньги на крупные купюры.
— Тебе не кажется, что ты потерял лицо?
— Чтобы потерять лицо, нам следовало бы работать в высшем руководстве больницы. Ты знаешь, сколько они там зашибают?
Ван Чанчи стыдливо опустил голову.
— Это я вовлек вас во все это.
— Если кого и винить, так лучше вини своего деда, который в свое время почему-то не примазался к революции.
20
Вступив в свои права, осень сверху донизу раскрасила горы и долины в желто-красный цвет. На каждое дуновение ветра роща отвечала шуршанием обильного листопада. Купол неба поднялся, температура спала. Молочно-белыми струйками размеренно струился в высь дымок над крышами. Коровы, разбившись на группы по двое-трое, бродили по склону в поисках травы. На рисовом поле резвился черный скакун Чжана Пятого. Ван Дун вместе со своей женой сидели на крыше и обдирали кукурузу. Золотистые початки возвышались перед ними огромной кучей, доходящей до их подбородков. Перед окнами Чжан Сяньхуа, глухо хлопая и заворачиваясь от ветра, сушилась одежда. Воды в колодце хоть и убавилось, зато звук проточной воды в нем стал более завораживающим, словно кто-то играл на музыкальном инструменте. Огород Ван Хуая весь зарос бурьяном, а на огороде Второго дядюшки осталась лишь грядка с капустой, чьи кочаны, снаружи зеленые, а внутри белые, стояли, точно выточенные из нефрита. Все окна в доме Ван Хуая затянуло паутиной. Прямо на двери виднелась надпись: «Ван Хуай, куда ты сбежал?» Эти слова были написаны белым камнем, ветер, солнце и дождь оставили на ней свои следы, сделав почти незаметной. Судя по почерку, эту надпись сделал Гуан Шэн из соседней деревни.
Они вошли в ворота, вымели двор, накололи дров, наносили воды, развели огонь, перемыли посуду, высушили одеяла, забрали двух своих попросят, которых пристроили у Второго дядюшки, и жизнь их началась с новой страницы. На ветках сливы, что росла у дома, Ван Чанчи нашел несколько уже засохших плодов, он слазил наверх, сорвал их и дал попробовать Сяовэнь. Та, едва откусив, почувствовала кисло-сладкий, прямо как в той рекламе, «сказочный вкус».
Ван Хуай попросил деревенских выкроить для них один денек и организовал свадебное угощение на двадцать столов. Таким образом Ван Чанчи и Хэ Сяовэнь, можно сказать, скрепили свои отношения. В тот же вечер они вместе уселись на свое брачное ложе.
— Ты правда заберешь меня с собой в большой город? — спросила Сяовэнь.
