Это правило строго соблюдали первые «начальники» монастырей. Но преподобный Арсений Коневский (подвизался на острове Коневце в Ладожском озере) одно время угощал благодетелей монастыря и «честных мирян» у себя в келье. Однажды некий духовный старец услышал разговор двух бесов. Один из них говорил, что в жизни Арсения его утешает только то, что он держит в своей келье пищу (БАН. Археограф. № 3. Л. 18 об. — 19). После этого преподобный Арсений повелел келарю ставить для всех одну трапезу. Строго-настрого он повторил этот наказ в своем завещании (Там же. Л. 27–29 об.).
Из житий святых начальников монастырей известно, что они всегда избирали себе самые худые ризы — те, которые никто из братии не хотел носить.
Однажды к преподобному Корнилию Комельскому подошел убогий инок Закхей, носивший по бедности вязанную из лыка мантию (видимо, на первых порах полного равенства не удавалось достичь и в общежительных монастырях), и попросил игумена, чтобы ему выдали другую, лучшую. Преподобный Корнилий снял с себя мантию и отдал Закхею, а сам стал носить из лыка.
Как-то раз в Троице-Сергиев монастырь на богомолье приехал великий князь Василий III. Игуменом обители был тогда преподобный Арсений Комельский. Увидев игумена в «странном образе» — одетого в худые и залатанные ризы, Василий Иоаннович, повидавший на своем веку многих преподобных, не выдержал и спросил у братии: «Что это у вас игумен ваш так ходит?» Братия же ответила: «Наставник наш — раб Божий и по Богу живет» (РГБ. Волог. № 65. Л. 26–26 об.)
Особая скромность, свойственная только святым, отличала преподобного Даниила Переяславского. Он был в большой чести у великого князя Василия III и крестил двух его сыновей: Иоанна — будущего царя Иоанна Грозного и Георгия. О том, что игумен поехал в Москву крестить княжеского сына, знала вся округа. Поэтому, когда преподобный возвратился, в монастырь пришли люди, чтобы посмотреть на царского кума. Каково же было их удивление, когда они увидели его в хлеву. Преподобный своими руками, «мотыкой» (заступом) и «лыскарем» (лопатой) чистил грязь, которую работники за все время его отсутствия не удосужились убрать. Причем делал это святой беззлобно, не укоряя нерадивых трудников (Смирнов. С. 56).
В другой раз, когда преподобный вернулся после долгого отсутствия, ему пришлось чистить монашеские туалеты («нужная места утробныя потребы»), к которым другие не хотели прикасаться. Пожалуй, про любого преподобного можно рассказать подобную историю. И не потому, что таков был агиографический канон. А потому, что, стремясь уподобиться Христу, святые основатели монастырей становились похожими друг на друга, но не чертами характера (каждый из них был яркой индивидуальностью), а своим отношением к жизни и людям. Каким же контрастом смотрится это смирение по сравнению с жизнью их отдаленных во времени преемников.
Заботясь о благополучии своего монастыря, игумен иногда выезжал в Москву, чтобы подать челобитные или по другим важным делам. Когда игумен уезжал из монастыря, вся братия провожала его за ворота с квасом (так было в Антониево-Сийском монастыре). Игумен угощал иноков, подавая каждому по ковшу кваса. Затем все вместе молились перед дорогой — читали молитву «Достойно есть» и прощались: игумен просил прощения у братии, а те — у него. Благословив иноков, игумен отправлялся в путь. Братия, вернувшись в обитель, служили молебен о здравии путешествующего настоятеля. В этот день на трапезе монахам полагалось угощение (корм), чтобы дорога у игумена оказалась доброй и благополучной.
Когда игумен возвращался, в монастыре благовестили в колокол, а вся братия, выйдя за ворота, встречала своего отца-настоятеля. Выйдя из возка подальше от Святых врат, настоятель благословлял иноков, все вместе читали молитву «Достойно есть» и, не разговаривая у ворот, шли в храм. Здесь опять читали молитву «Достойно есть» и прикладывались к иконам. Священник выносил игумену из алтаря епитрахиль, а диакон — крест на блюде. Возложив на себя епитрахиль, настоятель благословлял братию крестом. А затем, отдав епитрахиль и крест, рассказывал о своей поездке: передавал от великого князя поклон и пожелания здравия, благословение от епископа и челобитие (просьбу) о молитве от бояр, перечисляя, кто что пожертвовал в монастырь. На трапезе в этот день братию ждало великое утешение (большое угощение) (Устав Сийского монастыря. Конец XVI–XVII вв. // Горский. С. 407–408).
Игумен принимал в монастырь новых иноков. Для этого требовались большое духовное рассуждение и опыт, ведь последствия могли быть самыми губительными: один волк мог расхитить все стадо. Не случайно Московский митрополит святитель Фотий предупреждал преподобного Павла Обнорского в своем письме: «Будь внимателен к тому, кого и откуда принимаешь к себе». И преподобный Евфросин Псковский советовал своим преемникам быть осторожными: «Игумен должен смотреть, какого человека принимать в обитель: принимайте смиренного, кроткого, тихого и терпеливого, и то не вдруг, а после трех лет искуса или более; такой человек дороже серебра и золота». Однако все предусмотреть было невозможно, и в монастырях оказывались такие «неискусные иноки», которые «шли в обитель часто только по увлечению или избегая земскаго труда, и потому вскоре разочаровывались в своем поступке, встретившись лицем к лицу с суровой трудовой монастырской жизнью» (Яхонтов. С. 285).
Был некий боярин в Великом Новгороде, по имени Василий. Он отличался буйством натуры и вел несуразное житие. Однако захотел покаяться в грехах своей жизни и принял постриг в Соловецком монастыре. Некоторое время он подвизался вместе с братией, но вскоре его натура не выдержала монастырских строгостей, и он решил бежать. Выбрав время, когда все иноки спали, Василий украл карбас, погрузил туда монастырские книги, платье и другое имущество и пустился в плавание.
Ветром его прибило к Анзерскому острову. Утомленный своими ночными подвигами, он захотел спать и причалил к берегу. Во сне ему явились два старца. «Как, окаянный, ты обокрал меня?» — гневно спросил один из них. «Я созидаю, а ты разоряешь», — продолжал он. «Отче, прости!» — стал во сне каяться Василий. «Прощение получишь, — ответил старец, — но сидеть тебе у меня на этом месте три дня и плакать» (Минеева. С. 64–65). Когда Василий проснулся, на берегу не оказалось ни старцев, ни лодки, ему пришлось просидеть на берегу три дня, пока купцы, ехавшие с Двины, не подобрали его и не привезли в монастырь. А карбас со всем снаряжением пристал за 500 верст от Соловков, на реке Умбе, как раз там, где монастырские старцы ловили рыбу.
К непослушным инокам игумен применял разные воспитательные меры: увещевал, исправлял духовным советом, иногда дело доходило даже до рукоприкладства. Так, святой Савва, игумен тверского Саввина монастыря, становился обыкновенно в дверях церкви с жезлом в руках. Если кто из монахов опаздывал на службу или уходил раньше отпуста, разговаривал или переходил с места на место, то он запрещал (делал замечание). А тех, кто прекословил или бесчинствовал, игумен Савва бил жезлом, а иногда посылал в затвор. Естественно, что не всем нравилось такое воспитание, и игумену приходилось иногда сталкиваться с открытой неприязнью к себе.
Однажды преподобный Савва, заглянув в окно кельи своего монаха, увидел, что тот творит нечто неподобное, и хотел вразумить его. Но монах, обнаружив непрошеного гостя, схватил его двумя руками за бороду и всю состриг, оставив лишь ее малую часть, а потом бежал. Братия поймала дерзкого инока и привела к Савве. Поставив виновного перед преподобным, монахи спросили своего настоятеля: «Как повелишь отомстить ему?» Он же ответил: «Я и жезлом бью, и под замок сажаю за нарушения монастырского устава и обиды, наносимые инокам, но за свою обиду не подобает мстить» (ВМЧ. Сентябрь. Стб. 553). Согрешивший монах раскаялся в преступлении и до конца жизни прожил в монастыре у преподобного Саввы в полном послушании. Больше пятидесяти лет святой Савва оставался игуменом. По словам преподобного Иосифа Волоцкого, он был жесток тогда, когда надо, и милостив, когда следовало (Там же).
