У нее в баре не оказалось ничего, за исключением стандартного набора, предлагаемого курортом, к тому же ему нужно было проверить, как там Стеф. Поэтому, позаботившись о том, чтобы не закрыть дверь гостевого номера на защелку, Тим направился к себе. Штикен вскочил со своего места у двери Стеф. Но более меланхоличная Уайти продолжала лежать перед камином в гостиной, лишь ленивым взмахом хвоста отреагировав на появление хозяина и сообщив, что под его крышей все спокойно.
Тим нашел бутылку коньяку, которую приберегал для особого случая. Задержался в комнате Стеф, чтобы поправить одеяло, и минут через десять снова был в номере Лилиан, думая, и даже надеясь, что она еще в душе.
Но в ванной было тихо, а из спальни Лилиан доносилось приглушенное жужжание фена. Она надела что-то длинное и струящееся с широкими рукавами, сине-зеленый узор подчеркивал матовую белизну кожи.
К его радости, на туалетном столике горели две толстых свечи, а на прикроватной тумбочке — еще одна. Женщина, которая раздумала заниматься любовью с мужчиной, не станет зажигать свечи. И все же он стоял на пороге, как школьник, отважившийся на свой первый сексуальный опыт и не знающий, как соблюсти протокол.
Она встретилась взглядом с его отражением в зеркале и улыбнулась, нежное, мягкое движение ее губ заставило Тима ощутить нестерпимую жажду. Выключив фен и положив щетку, она склонилась, чтобы задуть свечи на туалетном столике.
Тим никогда не был настолько самодовольным, чтобы не заботиться о ритуальной, эстетической стороне дела. Но волнующая грация, с которой она прикрыла ладонью огонек, а затем, наморщив губы, дунула на него, изящный изгиб спины, затененная впадинка между грудями, приоткрывавшаяся при наклоне, довели его почти до сумасшествия.
Внезапно все отступило — непонимание, ссоры, сопротивление. А более всего — неприятие.
В два шага он оказался рядом, и вот уже, ощущая руками шелк ее платья, стягивал его через голову, с невиданной скоростью сбрасывал собственную одежду. Все эти предварительные действия, требующие определенной утонченности, были проделаны словно в тумане. Они не имели значения. Тим был снедаем единственным желанием.
— О, Лилиан, — простонал он, — вы меня убиваете.
И он не остановился, чтобы поинтересоваться, спросить… до тех пор, пока не встретил слабого, но безошибочного сопротивления своему вторжению. Но тогда было уже слишком поздно. Любое движение, даже попытка разъединиться, вызвала бы экстаз. Или агонию. Или и то, и другое сразу.
А при том, как она льнула к нему, как устремлялась навстречу, как прижимала к себе, невзирая на боль, на спорность его права быть в ней, как обхватывала ногами его бедра, срастаясь с ним шелковистой горячей кожей, — разве была у него возможность изменить ход событий?
Нет, вот в чем все дело: он отдался своей страсти, бешеному ритму, заставлявшему его двигаться так резко, так быстро. Никаких тормозов, никаких ограничений — только сладкие содрогания, сотрясавшие его тело, и ощущение вины, сверлившее мозг.
Зарывшись лицом в волосы Лилиан, он пытался прогнать прочь голоса, кричавшие о его вине. Но прощения ему не было. Он был с девственницей. Опять.
Тим вдруг мысленно перенесся в прошлое, в другое Рождество, которое совершенно изменило его жизнь…
Морин исполнилось девятнадцать, когда они встретились. Она была студенткой и работала в кафетерии, чтобы оплатить свое пребывание на курорте, где Тим работал инструктором по лыжам. Он заметил ее в первый же день, познакомился на другой и дал несколько уроков в дневные перерывы, так как она едва умела делать разворот, не говоря уж о том, чтобы держать равновесие. А на следующей неделе затащил в постель, даже и не подозревая, что окажется ее первым любовником, поскольку не могла же она не знать, что эти парни на лыжах охотно просвещают новичков не только на склонах, но и вдали от них.
Когда в мае он окончил менеджерские курсы, Морин уже была на пятом месяце беременности. Не имея ничего, кроме его образования и абсолютной веры в способность Тима сделать ее счастливой, они поженились. И Морин, на время забыв о планах стать учительницей, решила полностью посвятить себя материнству. «Для всего остального будет время потом, когда ребенок пойдет в школу», — сказала она.
«Потом» наступило, когда Стеф исполнилось восемь, и они уже ощущали ветер перемен. Впрочем, тогда же оно и закончилось, со смертью Морин под лавиной, обрушившейся на горную дорогу, по которой ехал автобус.
Но ни разу за все восемь лет их супружества он не испытывал такой всепоглощающей страсти, которая сжигала его сейчас.
— Прости, Морин, — пробормотал он, охваченный сожалением и чувством вины, и только потом осознал, что произнес это вслух.
В секунды, последовавшие за этим, ему показалось, что все вокруг замерло. Действительность, время, биение его сердца словно исчезли в черной дыре парализующей паузы, во время которой он молился, чтобы его слова прозвучали неразборчиво и остались непонятыми Лилиан, которая лежала под ним, мягкая и податливая, как воск.
Однако она все прекрасно слышала. Еще отзвук его голоса не растаял в воздухе, а льнущее тепло сменилось отчужденной замкнутостью.
— Лилиан! — сказал он, стараясь удержать ее. — Ты не так поняла.
Но это было все равно что удержать тень. Она выскользнула из-под него и поспешила прочь из комнаты. Быстро натянув трусы, он бегом кинулся за ней.
Тим нашел ее в гостиной перед камином. То, как она сидела, скорчившись под мохеровой шалью, кое-как наброшенной на плечи, с волосами, беспорядочно рассыпавшимися по плечам и спине, и глазами, невидяще уставившимися в пламя, напомнило ему однажды виденную картину: уличный беспризорник, присевший в поисках тепла к костерку, горевшему в темной аллее.
Опустившись на колени рядом с ней, Тим прикоснулся к ее руке.
— Лилиан, милая…
Она вздрогнула, словно ее ударили.
Прикрыв глаза, он мучительно искал слова, которые помогли бы все исправить.
— Послушай, — наконец сказал Тим, — мне бы хотелось, чтобы того, что сейчас случилось, не было, но это невозможно. Все, что я могу тебе сказать: это не имеет никакого отношения к тебе. К нам.
— К нам? — Она медленно повернула голову и остановила на нем ничего не выражающий взгляд. — Нет никаких нас. И никогда не было.
— Ты не права, — возразил он. — Какое-то время были только мы. Никого, кроме нас.
— На какое-то время мне не нужно, — с горечью произнесла Лилиан. — И я не хочу быть твоей суррогатной любовницей. Если бы я хотела только получить удовольствие, я бы нашла не меньше дюжины мужчин, которые с радостью обслужили бы меня, без напоминаний о том, что я в лучшем случае лишь заменяю женщину, с которой им хотелось бы быть.
Его потрясла звучавшая в этих словах боль. «Обслужить? — хотелось крикнуть ему. — Мы занимались любовью, черт возьми!»
Но он взял себя в руки, потому что никакие слова не могли ничего исправить. И никогда не смогут. Случайной обмолвкой, которая была более сложной и более лестной, чем она, должно быть, предположила, он лишил их возможности на отношения, которые продлились бы значительно дольше, чем оставшиеся несколько дней.
