— Я никогда в жизни не слышала, чтобы ты так много и восторженно говорил о ком-нибудь, — сказала я ему.
— Потому что я никогда в жизни никем так не восторгался, — ответил он.
— И в каком же качестве ты собираешься его пригласить? — спросила я.
— Что за вопрос! В качестве друга, конечно.
— В качестве друга или в качестве невесты? Потому что ты мне кажешься немного влюбленным.
— Почему вдруг в качестве невесты? — удивился Довик. И добавил с характерной для него туповатостью: — Ведь он же мужчина…
— Вот об этом я и говорю. Неужто и в нашей семье появился наконец гомик?!
— Очень смешно, — обиженно сказал Довик.
— Ваш разговор принимает какое-то странное направление, — сказала Далия. — Мы извещаем вас, что собираемся пожениться, так с чего вдруг вы только и говорите что об этом парне?
И Довик сказал:
— Далия права. А ты, Рута, говоришь глупости.
— Спасибо, Довик, — сказала Далия. — Ты прелесть. Так можно уже наконец перейти к серьезным вещам? Я бы хотела обсудить, какое угощение мы подадим и как мы оденемся. Мне бы хотелось, чтобы каждая деталь нашей свадьбы символизировала любовь и неразрывную связь.
Далия очень любит слово «символичность». И находит ее в любом месте. Может, к примеру, стоя возле молочных продуктов в супермаркете, объявить: «Ой, как символично, только десять утра, а трехпроцентный творог уже кончился». Но Довик прошел мимо символики свадебного угощения и, хитровато улыбнувшись, сказал мне:
— Ну, раз уж ты спросила, в каком качестве я его пригласил, так уж точно не в качестве невесты, а в качестве жениха. Я хочу, чтобы во время нашей свадьбы ты установила с ним зрительный контакт, потому что не исключено, что потом мы сможем его для тебя сосватать.
Мне было тогда чуть больше шестнадцати, и меня не интересовали никакие женихи. Но Довик повторил:
— Рута, я тебе говорю как старший брат — установи с ним зрительный контакт, ты слышишь, Рута? — И тут я окончательно убедилась, что права и что он действительно влюблен в своего нового друга и хочет использовать меня как наживку, чтобы привязать Эйтана к нам. А может, видит в этом самый короткий путь, чтобы самому лечь с ним в постель. Так или иначе, забавно было видеть его в таком состоянии.
— Какой зрительный контакт, Довик? — сказала я ему, когда он и на следующий день продолжил свои настояния. — Мне всего шестнадцать лет, и не знаю, обратил ли ты внимание, но я из тех шестнадцатилеток, у которых еще нет сисек. Я никудышный товар, Довик.
Как вы, наверно, обратили внимание, Варда, а я обратила внимание на то, что вы обратили внимание, я и сегодня не рекордсмен по размерам передних пристроек, а уж тогда я была вообще плоская, как стенка. Совсем плоская.
Довик засмеялся:
— Когда ты его увидишь, это случится само собой. А что касается твоих сисек, то все мы терпеливо ждем их появления, так что и он подождет.
Короче, Эйтан пришел на свадьбу, и я установила с ним требуемый зрительный контакт. Это было нетрудно, потому что он безусловно мне понравился, и он тоже явно меня заметил и улыбался мне, мы даже обменялись несколькими словами, но этим все и ограничилось.
По правде говоря, мне было жалко. Он выглядел хорошо — не красавчик, просто открытое и приятное лицо, легкая мягкая походка, красивые руки. Но больше всего мне понравилась его кожа — у нее был какой-то особенный, слегка золотистый оттенок. Тот второй мозг, который у меня под диафрагмой, задумался, светится ли эта кожа в темноте, — и я почувствовала, что краснею.
Мне было ясно, что я тоже понравилась ему, но это и все. То есть не все, на той свадьбе случилось и еще кое-что, но уже не со мной. Со мной все случилось много позже, когда Эйтан начал приходить к нам все чаще и чаще и довольно скоро стало очевидно, что он приходит уже не из-за Довика, а из-за меня и что хотя мне чуть больше двадцати, а ему все двадцать пять, это мне придется ждать, пока он подрастет, а не ему.
Ну, не важно. Вернемся к свадьбе. Довик и Далия стояли у входа во двор, держась за руки — Далия и по сей день символизирует таким манером свое счастье широкой публике, — и принимали гостей: объятья, похлопывания по плечу, шутки о подарках (кто сколько дал и что), приветствия, поцелуи в щечку и все такое — и тут появился Эйтан. Как только Довик увидел его, он воскликнул: «Вот он!» — бросил Далию и кинулся к нему.
Он подцепил его под ручку, как говорят здесь наши старики, и повел в дом, всем своим лицом выражая восторг: «Смотрите, кого я веду!» — а по пути еще раз шепнул мне, как идиот: «Зрительный контакт, Рута, зрительный контакт! Ты слышишь?» Но мне уже было ясно, что последнее, что Эйтану сейчас нужно — это зрительный контакт со мной, слишком плоской и слишком высокой девицей шестнадцати с лишним лет, потому что все взрослые и грудастые женщины, которые там были, уже уставились на него. Даже наша с Довиком мать, которая соизволила по этому случаю прибыть из Соединенных Штатов, сделав там очередную подтяжку лица в честь свадьбы своего первенца, спросила меня, кто этот handsome, которого так обхаживает Довик? И я сказала ей: «Понятия не имею, мама. — Мне странно было выговаривать это слово „мама“, и тогда, и сейчас, при вас. — Понятия не имею, какой-то его приятель по армии».
Тогда я еще не знала всех деталей, но позже узнала, что они действительно служили в одной части, но не в одно и то же время и даже не в одних и тех же должностях. Эйтан служил в боевом подразделении, а Довик был сержантом в штабе. Впрочем, сержантом он назывался официально, по штатному расписанию, а на самом деле был затычкой для любой дырки, старший куда пошлют, этакий гибрид координатора со снабженцем, адъютанта с офицером разведки — он во всем и все на нем[55]. Он знал все, что происходит, участвовал в совещаниях командиров и в составлении оперативных планов, придумывал и сам изготовлял особое снаряжение и приспособления для спецопераций, при нужде воровал оборудование у других подразделений, встречал бойцов, возвращавшихся с задания, и так далее, и даже сегодня он все еще активничает в организации ветеранов своей части — выколачивает для них пожертвования и привозит к ним артистов для выступлений.
Я уверена, что он влюбился в Эйтана еще и потому, что Эйтан служил в боевом подразделении, а он нет. У Довика врожденные проблемы с дыханием, он с детства не расстается с ингалятором, и в школе его всегда освобождали от уроков физкультуры. Но именно поэтому он вырос подростком, который не знал ни страха, ни усталости. Он взбирался на верхушки самых высоких деревьев, прыгал с крыши на крышу, смело входил в загон к телятам, которые уже начали взбрыкивать, задирался с собаками, угонял соседские машины и вечно ходил с очередной гипсовой повязкой, которая кочевала по его телу с одного места на другое. А когда повзрослел, носился здесь по лесам и вади, играя во всякие «как будто», которые обычно увлекают воображение таких парней: как будто он послан на операцию в сирийский тыл; как будто ему поручено взорвать командный пункт «Черного сентября»[56]; как будто ему велено уничтожить парочку-другую федаинов[57], разрушить их бункеры, обезвредить пусковые установки. А поскольку наш Довик к тому же из романтиков, то он попутно спасал красивых девушек из гаремов саудовских шейхов и тюрем Арабского легиона[58].
