— Ты их уже пережила, нет? Я от тебя отстала, сдохла и меня похоронили. Выбросили. Использовали.
— Габри, — упрекает Мартина, — ты всегда так негативна…
Несмотря на то, что это непрофессионально, Марти поддалась уговорам и пригласила Анну Конти на праздник. Я вижу, как та внезапно возникает в дверном проеме, стесняется и робеет в безликом коричневом женском костюме.
— А ты в форме, — говорю я, подходя к ней.
— Это мой первый выход после… инцидента. Как бы там ни было, — Конти хлопает рукой по блестящей кожаной сумочке, — я принесла стихи.
— Не забудь дать их мне.
— Знаешь, я снова виделась с дочерью.
Я улыбаюсь:
— Прекрасно.
Анна слабо кивает головой:
— Да, хорошо.
— А твой муж?
Слышу щелчок зажигалки и теряюсь, глядя на огонь.
— Он не хочет меня видеть.
Приступ кашля за моей спиной.
— Я прочитала старый роман и жду новый…
Оборачиваюсь. Рита Кэтти Фрегга — не тот человек, у которого спрашивают, пришлись ли «Минорные аккорды» по вкусу. Беру «Мальборо Лайт», что мне протягивают, и слегка касаюсь руки, на которой еще не сгладились старые рубцы.
— Как поживаешь?
Рита оглядывается вокруг в поисках столика с алкоголем:
— Эх, милая, я пришла, чтобы развлечься…
Позади нее осторожно выглядывает самобытная Саманта в брючном костюме стального цвета; с неожиданным пылом бросается мне на шею и благодарит за приглашение. Представляю ее остальным и сопровождаю всех троих в центр зала, к спиртным напиткам. Саманта, высмотрев полицейского, спрашивает:
— Меня позвали оживить вечер стриптизом?
Я откликаюсь на шутку:
— Знаешь, Дженни стоит дороговато.
В этот момент приходят Ливия и Эвелина, мои юные поклонницы, и дарят Бруне цветы. Мары с ними нет, и я делаю вывод, что учительница решилась рискнуть и улететь в Форментеру. Они подходят ко мне, целуются. Эвелина рассказывает, что снова встречается с Лукой, и даже идут разговоры о том, чтобы жить вместе. Я спрашиваю, что заставило его капитулировать. А Ливия отвечает за подругу:
— Немного тумана, и он сдался.
Я оставляю их и выхожу из зала, чтобы попасть в ванную комнату. Усевшись на унитаз, мысленно подвожу итоги. Мишью звала меня вчера вечером, она поет в заведении неподалеку от Павии. Мы увидимся в ноябре, когда певица вернется, чтобы вновь дать пару выступлений в «Эмпатии».
Жаль, нет Джулии, надеюсь, в Канаде ей нравится.
Благодаря дню рождения Бруны и любезности Мартины я успешно собираю женскую коллекцию воедино и теперь фантазирую, пока те беседуют, курят, поднимают бокалы. Через час или чуть меньше они узнают все друг о друге, потому что женщины так устроены. Обменяются номерами телефонов, будут назначать встречи за чаем в «Комнате», разговаривать о мужчинах. Может быть, они никогда не станут героинями романа, моего или чьего-то другого, но они прекрасны здесь и сейчас.
Единственная, кто пока не отозвался на приглашение, это Суси. Надеюсь, что она придет. Я уже три дня повторяю Бобу, что эта женщина как раз для него и что он должен заставить Суси поменять непоколебимое мнение о мужчинах…
Выхожу из ванной и направляюсь к имениннице.
— Все хорошо?
Она морщится:
— Ни одного интересного мужчины.
— Бруна, — говорю я, — возможно, мы должны быть чуть менее привередливы.
— Ну, в нашем возрасте…
— Не говори обычную гадость, что интересные женщины не редкость, а мужчин нет.
— Эту гадость всегда говоришь ты… Кстати, об интересных женщинах, только что звонила твоя мама, хотела поздравить.
— Сожалею. Ты сильно пострадала?
— Нет. У Бука кашель. Она сказала, что в нашем возрасте мы должны быть менее привередливы.
Бруна глядит на меня торжествующе и возвращается к гостям. Издалека я слышу ее голос, призывающий танцевать под последний «R.E.M.».
Вероника тем временем блокирует Мартину в коридоре.
— Это какой период «Eagle-eye Cherry»?
— Кого?
— Ну же, Марти, — спешу я на помощь подруге, — сын Дона[16]!
Марти смотрит на одну, затем на другую.
— Да пошли вы!
31
Разговор с Фульвио
Праздник окончился, и пока Бруна помогает Марти наводить порядок, а последние гости бродят между диваном и дверью, хватаю Фульвио за руку и тащу на террасу. Хочется ненадолго заполучить старого друга и разделить с ним красоту вечера. Единственный минус в том, что он бросил курить и, хочешь не хочешь, придется с этим мириться. Я видела, как он весь вечер сосал фруктовую карамель.
— Может, снова закуришь? — спрашиваю у Фульвио.
— Спасибо, — кривится он, — ты и впрямь настоящий друг. Как продвигается новая книга?
— С трудом, — признаюсь я.
— Конечно, с первой было легче.
Я смотрю на него украдкой:
— Почему?
— Ты описала четко половину своей жизни… Как бы там ни было — неплохо.
— Спасибо. Услышать это от тебя…
— Брось…
— Нет уж. Поговорим.
Он закусывает губу: мимика, которая появляется у Фульвио, только когда тот нервничает или собирается прочесть мораль.
— Не меняй ничего в книге.
— Ты прав. Это не нужно.
— Собственно в этом и проблема.
Мое лицо превращается в сплошной вопросительный знак.
— Я то и дело возвращаюсь мыслями к многообещающей двадцатилетней девушке.
Тушу сигарету в вазе с геранью.
— Жалеешь о театре?
— В том числе.
— Мне нравится писать, ты же знаешь.
— Я хочу, чтобы ты бросила это дело.
— Бред.
— Ты хочешь закончить, как Сара Бернар.
Меня разбирает смех.
— Да я еще младенец.
— Ненавижу, когда ты перетолковываешь жизни друзей, как сверхчувствительная обаятельная дура.
Поднимаю руку.
— А тебя не смущает, что мне в удовольствие заниматься такими вещами?
— Нет. Никогда.
— Не хочешь даже понять. Это ведь не сложно…
