Книга Леди Сьюзан - Джейн Остин

автора.

Гг. книготорговцам – прошу выплатить девице Джейн Остин сумму в одну сотню гиней в счет уплаты Вашим покорным слугой

Г.Т. Остином.

£ 105. 0. 0.

Письмо первое – от мисс Маргарет Лесли к мисс Шарлотте Латтерель

Замок Лесли, 3 января 1792 года

Мой брат только что покинул нас. «Матильда, – сказал он, уезжая, – вы с Маргарет, я уверен, окружите мою дорогую малышку такой же заботой, какую она могла бы получить от снисходительной, любящей и нежной матери». Слезы текли по его щекам, когда он произносил эти слова. Воспоминание о женщине, которая столь безрассудно запятнала материнский долг и столь открыто нарушила долг супружеский, не позволило ему ничего добавить; он обнял свое милое дитя, попрощался со мной и Матильдой и поспешно оставил нас, после чего, сев в свой фаэтон, отправился в Абердин. Лучшего молодого человека нет на всем белом свете! Ах! Как мало заслужил он невзгоды, обрушившиеся на него в браке. Сколь добрый муж у столь дурной жены! Ведь тебе известно, дорогая Шарлотта, что бессердечная Луиза позабыла и о муже, и о ребенке, и о репутации, уехав от нас несколько недель назад в сопровождении Денверса – и бесчестья. Свет не видывал более милого лица, более прелестной фигуры и менее преданного сердца, чем у Луизы! Ребенок ее уже обладает обаянием своей несчастной матери! Пусть же ум она унаследует от своего отца! Лесли на данный момент двадцать пять лет, и он уже предался меланхолии и отчаянию; какой контраст между ним и его отцом! Сэру Джорджу пятьдесят семь, а он по-прежнему все тот же франт, ветреный юнец, повеса и энергичный молодой человек, каковым был его сын всего лишь пять лет назад и каковым он сам является с тех самых пор, как я его помню. Пока наш отец порхает по улицам Лондона – веселый, разгульный, беспечный, несмотря на свои пятьдесят семь лет, – мы с Матильдой продолжаем оставаться отгороженными от мира в старом и ветхом замке, расположенном в двух милях от Перта на голой, выступающей скале, откуда открывается прекрасный вид на весь город и его восхитительные окрестности. Но хотя мы и отгорожены почти от всего мира (ведь нас никто не посещает, кроме семейств Маклеодов, Маккензи, Макферсонов, Маккартни, Макдональдов, Маккиннонов, Макленнанов, Маккеев, Макбетов и Макдафов), мы не предаемся ни скуке, ни унынию; напротив, на свете нет двух более оживленных, милых и умных девушек, чем мы; ни одна минута не тяготит нас. Мы читаем, работаем, гуляем, а когда устаем от этих занятий, отводим душу веселой песенкой, изящным танцем или метким словцом и остроумным ответом. Мы красивы, моя дорогая Шарлотта, очень красивы, а верх нашего совершенства состоит в том, что сами мы о нем даже не подозреваем. Но что же я все о себе да о себе? Позволь мне лучше снова воздать хвалу нашей маленькой племяннице, которая в настоящий момент дремлет на диване, а лицо ее озаряет светлая улыбка. Милому созданию недавно исполнилось два годика; красива она так, будто ей двадцать два, умна, как в тридцать два, осторожна, как в сорок два. Дабы убедить тебя в этом, должна сообщить, что у нее прекрасный цвет лица и прехорошенькие черты оного; что она уже знает первые две буквы алфавита и никогда не рвет платья… Если мне все еще не удалось убедить тебя в ее красоте, уме и осторожности, то более у меня не осталось ничего, что могло бы подтвердить мои слова, и потому у тебя нет иного выхода разрешить этот вопрос, кроме как самой приехать в замок Лесли, лично познакомиться с Луизой и самой во всем убедиться. Ах! Мой дорогой друг, как счастлива я буду увидеть тебя в этих освященных веками стенах! Прошло уже четыре года с тех пор, как я покинула пансион и рассталась с тобой; то, что два нежных сердца, столь тесно связанных узами симпатии и дружбы, так далеки сейчас друг от друга, так волнительно для меня! Я живу в Пертшире, ты – в Суссексе. Мы могли бы встретиться в Лондоне, если бы мой отец выразил желание отвезти меня туда и если бы твоя мать случилась там в то же время. Мы могли бы встретиться на водах в Бате, или Танбридж-Уэлсе, или где-нибудь еще, если б только могли оказаться в одном месте в одно время. Нам же остается лишь надеяться, что это однажды случится. Отец мой вернется к нам не раньше осени; брат уедет из Шотландии через несколько дней: им овладела охота к перемене мест. О заблуждающийся юноша! Он напрасно тешит себя мыслью о том, что смена атмосферы излечит раны его разбитого сердца! Я уверена, дорогая Шарлотта, ты присоединишься к моим молитвам о восстановлении душевного покоя несчастного Лесли – необходимого, в свою очередь, для душевного покоя твоей подруги

М. Лесли.

Письмо второе – от мисс Ш. Латтерель к мисс М. Лесли, в ответ

Глэнфорд, 12 февраля

Я должна тысячу раз попросить у тебя прощения за то, что так долго откладывала выражение благодарности своей дорогой Пегги за любезное письмо, с которой, поверь, я бы не стала медлить, если бы каждое мгновение моей жизни за последние пять недель не было совершеннейшим образом посвящено множеству дел, связанных со свадьбой моей сестры, таким образом, не оставляя мне решительно никакого времени на тебя или себя. И что теперь меня больше всего сердит, так это отмена запланированного торжества: ведь все мои заботы пошли насмарку! Представь, каким огромным должно быть мое разочарование, если учесть, что, трудясь день и ночь, дабы приготовить свадебный обед к назначенному моменту: подрумянив говядину, зажарив баранину и наварив достаточно супа, чтобы дать возможность молодоженам существовать в течение медового месяца, – меня ошарашили новостью о том, что я румянила, жарила и парила мясо и себя саму совершенно зря. Право же, дорогой друг, я и не припомню, когда испытывала досаду, сравнимую с той, что испытала в прошлый понедельник: ко мне в кладовую прибежала сестрица с белым, как взбитые сливки, лицом и сообщила, что Генри Гарви упал с лошади и разбил себе голову, а врач объявил, что бедолага находится в смертельной опасности. «Милосердный Боже! – воскликнула я. – Что, во имя Неба, приключится со всей снедью?! Нам ни за что не удастся съесть все до того, как оно испортится. Однако мы можем позвать на помощь врача. С филейной частью я управлюсь сама, матушка съест суп, а вы с доктором должны спасти остальное». На этом месте сестра прервала меня, упав – как мне показалось, бездыханной – на один из комодов, где мы храним скатерти. Я тут же позвала матушку и горничных, и общими усилиями нам удалось привести бедняжку в чувство; как только она пришла в себя, то выразила твердое намерение немедленно отправиться к милому Генри, и так яростно отстаивала свой план, что нам стоило чрезвычайных трудов не дать ей воплотить его в жизнь. Наконец, хоть и больше силой, нежели убеждением, мы уговорили ее пройти к себе в комнату и уложили в кровать, где она провела в ужаснейшем волнении несколько часов. Мы с матушкой оставались при ней в комнате, а когда к Элоизе на короткие периоды возвращалось сознание, хором стенали, оплакивая напрасную трату припасов, вызванную данным печальным событием, и обсуждали методы их спасения. Мы согласились, что лучшее, что можно предпринять, – это немедленно начать поедать их; соответственно, мы приказали принести холодную ветчину и дичь и тут же с завидным рвением принялись осуществлять свой разрушительный план. Мы попытались было убедить Элоизу скушать хотя бы куриное крылышко, но на уговоры она поддаваться не желала. Однако она была уже куда как спокойнее, нежели ранее; волнение, от которого она страдала, сменилось почти полным равнодушием. Мы пытались растормошить ее, используя все подручные средства, но совершенно напрасно. Я говорила с ней о Генри. «Дорогая Элоиза, – сказала я, – нет никаких оснований для того, чтобы столько плакать из-за такой мелочи. – Я пыталась приуменьшить серьезность события, дабы утешить ее. – Умоляю, не переживай ты так – ты же видишь, я ничуть на это не досадую, хотя, возможно, в конечном итоге пострадала больше всех, поскольку буду вынуждена не только съесть все припасы, которые успела приготовить, но и, если Генри вдруг выздоровеет (что, впрочем, весьма маловероятно), снова наготовить не меньшее количество для вашего праздника; в случае же его смерти (а я полагаю, она не за горами) мне все равно придется готовить для тебя праздничный обед, как только ты решишь выйти замуж за кого-нибудь другого. Так что, как видишь, хотя на данный момент тебе, возможно, больно думать о страданиях Генри, осмелюсь сказать, что он, по всей вероятности, вскорости умрет, и тогда страдания его прекратятся, и тебе тоже полегчает; мои же заботы продлятся куда как дольше, поскольку, как бы усердно я ни трудилась, уверена: кладовую быстрее, чем за две недели ни за что не освободить». Вот так я прилагала все усилия, дабы утешить Элоизу, но безо всякого результата; и наконец, увидев, что она, похоже, и не слушает меня, я замолчала и, оставив ее вдвоем с матушкой, взяла с собой остатки ветчины и птицы, спустилась вниз и послала Вильяма справиться о самочувствии Генри. Бедолаге оставалось жить недолго: он умер в тот же день. Мы как могли позаботились о том, чтобы как можно мягче сообщить об этом печальном событии Элоизе; однако, несмотря на все предосторожности, страдания ее после того, как новость стала ей известна, были слишком сильны для ее рассудка, и многие часы она провела в ужаснейшем бреду. Моя сестрица все еще больна, и врачи чрезвычайно обеспокоены, как бы она не зачахла. Потому мы готовимся к отъезду в Бристоль, где намерены провести следующую неделю. А теперь, моя дорогая Маргарет, позволь мне немного поговорить о твоих делах; и прежде всего я должна сообщить тебе, что мне поведали по секрету, будто твой отец собирается жениться; мне очень не хочется верить столь неприятным известиям, но в то же время я не могу совершенно не верить им. Я написала своей подруге Сьюзан Фицджеральд и попросила ее предоставить мне достоверную информацию на сей счет: поскольку она сейчас в столице, то наверняка сможет это сделать. Кем является предполагаемая леди, мне неизвестно. Я считаю, твой брат поступил разумно, решив отправиться в путешествие, так как оно, вполне вероятно, поможет ему вычеркнуть из памяти ужасные события, которые в последнее время столь сильно огорчили его… Я счастлива, что хоть вы и отгорожены почти от всего света, но ни ты, ни Матильда не предаетесь ни скуке, ни печали, – и пусть вам никогда не доведется узнать, каково их испытывать; этого вам желает