— Я понимаю и уважаю это. Правда. Но можем мы не говорить об этом сегодня? Мы можем не говорить об этом прямо сейчас? Давай отложим это на день, хотя бы на час, и просто хорошо проведем время?
— Значит, это все, чего ты от меня хочешь, да? — проговорила она, кладя ногу на ногу и серьезно сомневаясь, а не была ли бразильская стрижка пустой тратой времени, денег и вообще напрасной пыткой. — Ты не хочешь брать на себя долгосрочные обязательства, то есть жениться на мне. И не думай, что мне так уж просто сказать это вслух. Какой девушке приятно, когда ее вынуждают самой об этом спрашивать?
— Попробуй суп. Он довольно пикантный. Тебе понравится.
— Я не хочу разговаривать про суп, Уилл. Я хочу поговорить о нас. И я хочу знать, что с нами будет дальше. Ты хочешь быть со мной постоянно или нет? Это все, что я хочу знать.
— Не сейчас. Пожалуйста.
— Нет. Сейчас. Я решила.
— А я не решил. Я тебя прошу. Давай оставим эту тему, а?
— Нет. Я хочу знать. Мы действительно будем вместе? Или все? Конец?
— Просто доверяй мне. Пожалуйста! И поговорим о другом?
— Дело не в доверии. Дело в обязательствах.
— Знаешь, ты иногда как терьер. Стоит ему заметить курицу или крысу, и он не успокоится, пока не схватит ее в зубы.
— Так значит, это конец, я правильно понимаю?
— Нет, нет, вовсе нет. Вовсе нет. Я этого не говорил.
— Значит, ты хочешь на мне жениться?
— Не могла бы ты прекратить этот допрос?
— О господи, неужели так трудно ответить? Да, ты хочешь на мне жениться. Или нет, не хочешь.
— Как насчет девяти часов? А до этого просто отдохнем и повеселимся.
— Что тебе дадут эти сорок пять минут? Если ты сейчас не знаешь, чего хочешь, неужели тебя за эти оставшиеся сорок пять минут может вдруг осенить?
— Пожалуйста, перестань.
— Почему это мужчины так напрягаются, когда женщина, причем женщина, которая с ними живет, готовит им ужин, гладит рубашки и отмывает за ними грязный унитаз, спрашивает, есть ли у отношений будущее?
— Я сказал, прекрати.
— Не говори со мной таким тоном. Я тебе не рабыня, чтобы ты мне указывал. Я в своей жизни хочу кое-что успеть и не желаю тратить больше ни минуты на наши отношения, если они несерьезные. По-моему, это совершенно справедливо. Абсолютно разумно.
— Хватит, Паула, заткнись.
— Что ты сказал?
— Пожалуйста, заткнись. Заткнись, дорогая. Заткнись, любимая. Верь мне, тебе не надо об этом сейчас говорить.
— Я просто не понимаю, почему я все еще здесь сижу, почему бьюсь головой об стену, когда ясно, что ты просто не знаешь, как это сказать. Если ты не хочешь жениться на мне, так какого черта мы тут сидим при полном параде и делаем вид, что нам есть что праздновать, когда…
— А вот какого! — заорал Уилл, вскакивая с места. — Вот, смотри. Видишь? Тут кольцо в знак помолвки. Довольна? Теперь довольна? Ты хотела, чтобы тебе вот так предложение сделали?
От их столика по всему ресторану покатилась волна напряженной тишины. Посетители замолкли с вилками у открытых ртов. Они удивленно таращились на растерянное лицо внезапно умолкшей Паулы и разъяренного Уилла, взмахнувшего рукой с зажатым в ней черным бархатным кубиком. Они увидели, как кубик летит, кувыркаясь в воздухе, и плюхается прямо в тарелку Паулы.
— Да! — крикнула она вслед Уиллу, когда тот бросился к выходу, лавируя между столами и стульями. — Уилл! Я согласна!
Но он уже выбежал из стеклянных дверей ресторана в одной белой рубашке, сразу же прилипшей на ветру к лопаткам. Когда двери за ним закрылись, волна тишины покатилась по залу в обратном направлении и остановилась прямо у ног Паулы. Сразу стало слышно, как от стола к столу распространяется с трудом сдерживаемый, тихий хохот. Ошеломленная Паула уставилась на скатерть пустым взглядом: яркие брызги говяжьего консоме на белом фоне с железной неотвратимостью доказывали, что она испортила свое обручение окончательно и бесповоротно, а бархатная коробочка с кольцом торчала на мелководье супа, словно разграбленный ларец с драгоценностями.
Брак
Видение в белом
Смею утверждать, что часы в международных аэропортах не дают представления о времени. Вернее, уточняю постановку вопроса, они не показывают, что есть обычное время. Под ними собираются беженцы из всех часов дня и ночи: кто-то никак не может проснуться в такую рань, кто-то перевозбужден от чрезмерного недосыпания. Указывая стрелками на свои цифры, эти часы не имеют в виду определенное время суток, нет, они хотят успокоить вас, давая понять, что секунды все еще измеряются где-то там великим всемирным тик-так. Время движется совершенно произвольно, и все же мне удалось прибыть как раз не вовремя.
Это был огромный, блестящий хромированными поверхностями аэропорт где-то в Азии. Не помню, где именно. Пол напоминал мраморное озеро с отблесками великолепных светильников на поверхности. У меня перед глазами стоят километры магазинчиков дьюти-фри, кафе и баров — и все они закрыты, потому что мой транзит пришелся на те редкие часы, когда аэропорт закрывается и засыпает. Конечно, я была не одна. Пассажиры с трех-четырех самолетов влачились по залам аэропорта усталой, сонной вереницей. Счастливчики, которым повезло, заняли мягкие банкетки, стоявшие через каждые несколько метров вдоль коридора, а остальные уселись на полу или просто прислонились к стеклянной матовой стене зала прилета. Делать было нечего. Часам, которые нам предстояло убить, суждено было умереть медленной, мучительной смертью. «Пожалуй, — подумала я, — выражение терминальная скука было изобретено кем-то именно в закрытом на ночь аэропорту!»
Ждать пришлось довольно долго. Я делала все, что, по моим представлениям, должна делать молодая женщина, отправляющаяся в отпуск одна, на собственные средства, накопленные на своей первой нормальной работе. Я со скрипом открыла путевой дневник на первой чистой странице. И закрыла его. Некоторое время я бессмысленно таращилась на буквы и строки прихваченной в дорогу книги, как оказалось, слишком заумной, чтобы ее можно было читать в самолете.
А потом, просто от нечего делать, я пошла в туалет. Я сидела на стульчаке, внимательно читая рекламу гигиенических салфеток на двери; полные энтузиазма обещания свежего ветерка меня не убедили. Однако реклама подвигла меня на решение срочно побаловать себя чистыми трусиками, загодя положенными в сумочку, и побрызгаться дезодорантом. Я сделала все, что было в моих силах, и уже собиралась вернуться в холл, чтобы опять предаться скуке. Но, выйдя из кабинки, я вдруг увидела нечто неожиданное: у зеркала перед раковиной стояла женщина в шикарном свадебном платье.
— Черт! — воскликнула она с чисто британским акцентом.
О, это было далеко не простое платье! Белым атласом юбок и шлейфа можно было бы обернуть по крайней мере одноэтажный дом средних размеров. Тюлевой фаты, закрепленной на изгибах и локонах ее прически, могло бы хватить на противомоскитную сетку для целого полка женихов.
