Миясэ бессмысленно смотрит на людей за окном. Постепенно фокус его зрения расстраивается, и люди превращаются в раскачивающиеся тени. Не смея противиться этому, он широко раскрывает глаза, и вдруг «уволен» — обжигает слух гнусавый голос Савамуры, Миясэ передергивается всем телом.
Уволен…
У Савамуры, кажется, дочка ходит в среднюю школу, и сын в этом году пойдет в начальную. Если человек, видавший виды, познавший все тяготы жизни, ее хрупкость, с ухмылкой говорит другому «уволен», не свидетельствует ли это о его материальном благополучии? А может, причина кроется в том, что он работает в газете «Свастика», делающей бизнес на покойниках? Или же это просто душевная черствость?
И его надо тоже убить…
Разговаривает Миясэ сам с собой, между тем его глаза вновь фокусируются на плывущем за окном людском потоке. Кажется, что до него даже доносятся запахи улицы, человеческих тел, он трогает свои впалые щеки и окончательно падает духом.
Неужели он так промахнулся? Миясэ обзвонил все пять специализированных магазинов-рекламодателей, и ни в одном не оказалось ангорки. Даже в «Анимюзе», что в Мегуро, главном клиенте «Компанимару», все проданы. Сказали, что сейчас настоящий бум на ангорок.
— Поймите, Миясэ-сан, сейчас ангорки в большей моде. Все хотят длинношерстных кошек. Я вот думаю, а не связано ли это с нынешней депрессией? Хоть дома тебя встретит пушистый и теплый комочек. А как вы насчет короткошерстной американки? Для дома самый подходящий вариант. Ласковая, не болеет. Можем еще предложить вам сингапурскую породу. Малюсенькая. Взрослая кошка весит не более двух килограммов. Родилась в Сингапуре. Скажу вам по секрету, она больше пользуется спросом у мужчин, чем у женщин…
Миясэ попросил Куваду из «Анимюза», чтобы никто в фирме не узнал об их телефонном разговоре, а если в продажу поступит ангорка, то чтобы позвонил ему домой. И это понятно — он не хотел, чтобы в редакции стало известно, что, находясь в отгуле, он разговаривает с клиентами по личным делам, да и как-то стыдно было бы перед коллегами, для которых продажа домашних животных бизнес, что он, репортер «Компанимару», решил сам обзавестись кошкой.
В начале третьего Миясэ вышел из поезда на станции Готанда в обнимку с новым абажуром для лампы в васицу и зашагал уже привычной дорогой. Обычно он возвращался вечером, наступая на свои движущиеся тени в свете ртутных фонарей, днем же пейзаж изменился до неузнаваемости, и притихшая улочка чем-то напоминала ему студенческие годы, когда он только-только приехал в Токио.
Воздух здесь был совсем другим, чем на его родине, в Мацумото. Он хорошо помнил, как щекотал его кожу незнакомый ветерок по дороге в Асагая, где он снимал комнатку. Это было радостное время, когда его тело, пропитанное чистым горным воздухом, клеточка за клеточкой отдавало свой аромат воздуху столицы.
Перехватив коробку в левую руку, Миясэ закуривает. Тогда у него и в мыслях не было, что по окончании университета он займется бизнесом домашних животных и посватается к сотруднице турфирмы Тамаки. Но, даже распорядись судьба по-иному, он все равно бы точно так же удивлялся.
Вдалеке слышится шуршание шин, скользящих по Хассан-дори автомобилей, звук собственных шагов сливается с шелестом вечнозеленой листвы — одним словом, приятная оказалась дорога домой.
Миясэ поймал себя на мысли, что он был бы совсем не против одинокой жизни в этом, построенном всего лишь четверть века назад, многоквартирном доме, как в студенческие годы, и в миг забылись все его переживания, связанные с Тамаки. Наконец-то он может вздохнуть полной грудью.
— Вот ведь как…
Миясэ выбросил окурок и придавил его носком ботинка. Порывы холодного ветра пробирали до костей, и он ускорил шаг.
Поднимаясь по лестнице с восточной стороны, он почувствовал какое-то изменение в ставшем уже привычным окружении. По-прежнему валялась на лестничной площадке оставленная кем-то пустая банка из-под сока, на стене так и болтался клок содранного объявления домуправа о дне сбора мусора. Однако что-то неуловимо изменилось в самом воздухе, как перед землетрясением.
Сделалось как-то жутковато, и по спине пробежали мурашки. Наверное, так бывает, когда смотришь на привычные вещи под другим углом зрения. Миясэ достал из кармана штанов ключ, еще не ставший полноправным членом семейства связки остальных ключей, и вставил его в замочную скважину. Открыл дверь и все понял…
Его сразу окутал знакомый аромат цитрусовых духов, в прихожей аккуратно стояли новые черные туфли. Миясэ закрывает глаза и медленно выдыхает. Внутри все дрожит, и кружится голова.
Он захлопывает за собой дверь, скидывает ботинки. Перед его глазами новые туфли Тамаки. Золотом светится все внутри — даже ярлык с логотипом обувной фирмы. Нарочно большими шагами, так, чтобы было слышно, он идет по коридору и представляет короткую стрижку Тамаки с мелированной челкой. В тон волосам подобран пиджак, под ним черная водолазка и, конечно, агатовый педикюр. Так, наверное, выглядела Тамаки в Кобе.
Ему представилось, как он входит в комнату, где, без всякого сомнения, находится Тамаки, и, разрыдавшись, заключает ее в объятия. Нетвердой походкой он наконец проходит в гостиную.
— Тамаки, ты вернулась? — произносит Миясэ глухим голосом и опускает коробку с абажуром на пол. В углу своего поля зрения он различает ее силуэт.
Внутренне настроясь увидеть изменившиеся черты любимой, Миясэ поворачивает голову — перед ним прежняя Тамаки в тонком черном свитере стоит, облокотившись о мойку.
Скрестив руки на груди, она пристально смотрит на него и грызет ноготь большого пальца. На ней черная кожаная юбка, ноги в черных чулках сведены буквой X.
— …Что значит твоя вчерашняя истерика, почему ты бросил трубку?
Прищурив глаза, она водит кончиком пальца по губам. Между тонкими пальчиками в солнечном свете из окна блестит ее губная помада.
В облике Тамаки практически ничего не изменилось: ни прическа, ни одежда — лишь в выражении лица появились незнакомые строгие черты. Это даже слегка сбило с толку Миясэ. Вроде тот же макияж… Немного сведенные брови говорят о какой-то решимости, которую подчеркивают коричневые тени.
— … Да ничего такого, собственно говоря…
Может, я еще не видел ее под таким углом зрения? В молчании Миясэ достает сигареты и закуривает. Застывшие глаза Тамаки вздрагивают и следят за каждым его движением. Их фокус перемещается с кончика сигареты Миясэ к его глазам и обратно, затем останавливается на глазах.
— Мне было ужасно неприятно.
— Мне тоже.
Ее волосы всколыхнул порыв холодного ветра. Обернувшись, Миясэ увидел открытую настежь балконную дверь. Наверное, Тамаки хочет побыстрее избавиться от скопившегося здесь моего воздуха.
— «Не хочу говорить и не буду» — что это значит?!
От его слов Тамаки потупилась и свела брови на переносице. Выражение отчаяния застыло на ее лице. То ли от ветерка, то ли от запаха ее духов Миясэ поднял лицо к потолку и выпустил вверх струйку дыма. Несомненно, в этом сложном аромате присутствовал и запах ее тела.
