— Я тебе что, должна обо всем докладывать? Я же сказала, что поеду на неделю домой. Так? Ну, и что тебе еще от меня надо? Мне нужно было побыть одной.
— Езжай куда хочешь и насколько хочешь, но зачем врать-то? Тебя же не было дома!
Держа сигарету кончиками пальцев, Миясэ направляется к балкону. От раздражения он стиснул изо всех сил фильтр сигареты и вдруг вчерашняя драка болью напомнила о себе. Он вставил сигарету в рот и стал разминать пальцы правой руки. Вспомнился удар по лицу Нисикавы — как по твердому каучуку.
— …Ты что говоришь? — дрожит голос Тамаки.
Он оборачивается и встречает ее острый взгляд, которым она следит за движениями его правой руки. Над воротом свитера виднеется полоска белой шеи.
— Когда я звонил, тебя не было дома в Кобе! Твой отец попросил меня передать тебе трубку! А вашей дочки-то нет, шляется незнамо где, — так мне нужно было ответить, по-твоему?
С каждым словом Миясэ все больше приходил в ярость.
— Да что с тобой?
— Я позвонил твоим родителям, потому что нигде не мог тебя найти! Еще хотел порадовать тебя тем, что скоро, похоже, у нас будет ангорка. Что здесь плохого?
— Что значит, похоже? — Широко раскрыв глаза, сказала Тамаки громким голосом.
Миясэ почувствовал, что где-то в глубине души у него опять рождается нечто похожее на желание убить ее. В ушах поднялся треск каких-то металлических частиц. Вдруг он с размаха бросает окурок в открытую балконную дверь. Ударившись о бетонный пол, тот подпрыгивает, летят искры в разные стороны, и ветер уносит вдаль последнюю струйку дыма. Миясэ пристально смотрит на предсмертную агонию «бычка».
— Как же глупо! Все, что с нами…
— Что? Глупо, говоришь? Пожалуй… — как бы в забытьи говорит Миясэ, обернувшись к Тамаки, стоящей у мойки. За ее спиной ветер раскачивает повешенный вчера абажур.
— Тамаки… Неужели ты так обиделась оттого, что я сравнил свадьбу с похоронами? — говорит он, шаг за шагом приближаясь к ней. — Или, может, тебя вывела из терпения моя мастур… бация в туалете?!
— Да что ты, в самом деле?.. — Она нервно сводит тонкие плечики, наклоняет голову, пытаясь увернуться. Высокий, до подбородка, воротник свитера оставляет обнаженным лишь небольшой уголок белой шеи.
— Тамаки…
Бормоча что-то невнятное себе под нос, Миясэ хватает ее обеими руками за плечи и тянет к себе. Его состояние близко к помешательству, он сам не знал, что будет делать в следующий момент. Она изо всех сил пыталась освободиться, в ее глазах был страх, сквозь полуоткрытые губы вырывалось прерывистое дыхание. Он и не предполагал, что девушка может дать такой отпор, тело Тамаки извивалось вправо и влево.
— Прекрати! Пере… стань!
Сопротивление девушки все нарастало, и Миясэ грубо повалил ее на пол. В мягком теле Тамаки разгорелся с полной силой огонь сопротивления, искрометная энергия которого через руки перекинулась в самое сердце Миясэ.
Он скрутил извивающееся под ним тело, и в этот момент запах ее волос ударил ему в нос. Сквозь аромат духов и шампуня Миясэ почувствовал тот родной запах Тамаки, и на миг силы оставили его. Воспользовавшись этим, она предприняла отчаянную попытку выскользнуть из его объятий.
— Тамаки! Тамаки!
Не обращая внимания на задравшийся свитер, он схватил ее за руку и волоком потащил в васицу.
Прекрати! — говорят тебе. Не хочу! Мне страшно!
Он придавил ее своим телом к татами, и она замерла на секунду. Миясэ прошептал в белевшее в чаще черных волос фарфоровое ушко:
— Ты… на самом деле Тамаки? Тамаки или нет?!
— Перестань! — твердит она, крутя головой вправо и влево, среди разметавшихся волос горят ее широко раскрытые глаза. При виде такой Тамаки Миясэ одним движением задирает тонкий свитер и освобождает из плена лифчика ее полные груди. Он зарывается лицом в их тепло и пьет тонкий аромат духов, смешанный с запахом ее тела. Не думая ни о чем, он мнет ее мягкое тело и впивается зубами в красные соски.
— Ты Тамаки?!
Лишь один вопрос вертится у него на языке.
Он задирает ее кожаную юбку и спускает колготки вместе с трусами до щиколоток. Он гладит похожий на тонкий келоидный рубец след от резинки на белом теле. Еще не забывшие боль от удара по лицу Нисикавы пальцы касаются ее мягкой плоти. Вдруг он вытягивает руку в надежде ухватить самую суть любимой.
Миясэ чует ее густой запах и закрывает глаза. Проникшие вглубь пальцы чувствуют влажное гноящееся тепло.
— Тамаки… Где ты была, Тамаки?
Он широко раздвигает ее ноги и, не выпуская изо рта ее грудь, нащупывает вход в обитель этого влажного тепла. Солнечный блеск в отражении липкой воды канала то пропадает, то вспыхивает вновь, на дне Миясэ видит искривленные очертания какой-то дыры.
— …Коити…
Водоворот женщины по имени Тамаки засасывает его, и он проваливается в черную глубину, на миг время останавливает свой бег. Солнечный блеск возвращает Миясэ к действительности, он с силой входит в ее лоно.
— Ты… где… была?
Его слуха достигает равномерный шелест листвы, солнечный блеск превращается в одну яркую точку. За складками задравшегося свитера — блуждающий по потолку взгляд Тамаки. Он крепче сжимает задранные вверх ее ноги, его бедра продолжают монотонные движения.
Волна набегает на прибрежный песок и, растворяясь в нем, оставляет лишь пену. Но лоно Тамаки не море, пытается убедить сам себя Миясэ. Каждый толчок, словно шаг по дороге, ведущей в темноту, прочь от слабеющего мигания спасительного света.
«Ведь я уже не раз ходил этой дорогой», — думает он, составляя с Тамаки одно целое. Впереди разрастается призрачный блеск, он превращается в белую пелену, которая заполняет собой все вокруг.
— Коити!
«А точно ли это звала меня Тамаки», — думает Миясэ и погружается с головой в бездонный омут.
«Синий гранат», — подумал Миясэ.
На следующий день Нисикава, наверное, снова не выйдет на работу. Однако открыв тяжелую серую дверь офиса, Миясэ сразу увидел идущего по коридору с чашкой кофе Нисикаву и опустил глаза. На левой щеке у того красовалось большое темно-синее пятно, неровной поверхностью напоминающее гранат. Под левым глазом темнел кровоподтек в форме полумесяца.
— … Извините… позавчера… — начал было нечленораздельно оправдываться Миясэ, но Нисикава, щелкая языком, сразу скрылся за ширмой.
— Миясэ… мы уже разослали информацию касательно аренды собак, — говорит Мурой с поднятыми на лоб очками, развалившись на стуле.
Если Мурой, обычно ограничивающийся кивком в качестве приветствия, говорит такое, ясно — атмосфера в офисе нехорошая. «И еще это свидетельствует о том, что он заметил мою попытку извиниться перед Нисикавой», — думает Миясэ.
