■
Доктор Йонкман спрашивает, не хотим ли мы снять повязку вместе, в маленькой комнате здесь же, в госпитале. Я говорю, что мы согласны.
Прежде чем снять бюстгальтер, Кармен спрашивает, готов ли я.
— Да, не бойся, — подбадриваю я жену. Сам же не осмеливаюсь поднять глаза. Но страшный момент уже близок. И вот сейчас мне предстоит увидеть свою жену с одной грудью.
Кармен расстегивает лифчик, и бретельки спадают с плеч. Я делаю глубокий вдох, стараясь, чтобы это было незаметно.
И вот оно.
Это ужасно. Рядом с ее такой знакомой, большой и, о боже, такой красивой грудью теперь пустое место, прикрытое повязкой. Собственно, именно такой я и представлял себе повязку, но увидеть ее на груди собственной жены — это выше моих сил. Большие груди прекрасны, но женское тело с одной большой грудью выглядит садистской шуткой Создателя. Я смотрю долго: с одной стороны, потому что не хочу, чтобы у Кармен создалось впечатление, будто я боюсь этого зрелища, а с другой — потому что иначе мне придется смотреть ей в глаза. Я чувствую, что она ждет от меня каких-то слов.
— Ну, что я скажу, Карм…
Во всяком случае, не то, что мне это нравится, потому что мне это совсем не нравится.
— Она… мм… плоская, не так ли? — говорит Кармен, разглядывая повязку в зеркале.
— Да. Очень плоская.
Я встаю рядом с ней, и она осторожно отдирает ленту, которой приклеена повязка. Повязка медленно спадает.
То, что открывается под ней, представляет собой уродливый образец вандализма по отношению к женщине. Более страшного увечья я в жизни своей еще не видел. Огромный шрам, длиной сантиметров десять — двенадцать, тянется горизонтально. Швы неаккуратно стягивают кожу, и она кое-где морщит, как первый детский опыт вышивки.
— Складки разгладятся, когда сформируется рубец, — говорит Кармен, читая мои мысли.
— …
— Уродство, да, Дэнни?
Иного выбора, кроме как быть честным, нет. Я лихорадочно соображаю, как бы выразиться помягче, чтобы не смутить ее, но в то же время сохранить объективность.
— Ну, не могу сказать, что это красиво…
— Да нет, какая уж тут красота. Вид жуткий, — говорит Кармен, не отрывая глаз от того места, где раньше была ее грудь.
Потом переводит взгляд на меня. По ее глазам я вижу, что она унижена. Унижена раком. Господи, это страшно. Почему женщина, которая хочет быть красивой, должна страдать от боли? Почему женщина, которая хочет жить, должна страдать от собственного уродства?
Но таковы законы рака.
32
Вот пришло Рождество,
Всем забавно и смешно…
Slade, песня «Merry X-mas Everybody» из альбома «The X-mas Party Album» (1973)
После часового просмотра «Телепузиков» вместе с Луной я сдаюсь: пожалуй, достаточно. А то не заметишь, как и сам начнешь говорить, как Тинки-Винки.
Половина десятого, сегодня Рождество. Я заглядываю в спальню. Кармен еще спит.
— Луна, может, примем ванну вместе?
— Да-а-а-а!
Мы играем с Тиггером и Винни, а мой затылок служит уступом для водопада, пока вода не остывает. Я вытираю Луну и себя полотенцами, снова надеваю на нее праздничное платье.
Вообще-то я не фанат Рождества, но сегодня мне почему-то хочется устроить красивый праздник. Если мы не можем веселиться вне дома, тогда будем веселиться дома, решил я. Я купил для Кармен две роскошные бутылки масла для ванн. Одно — с ароматом хвои («покой для тела и души»), а другое — с ароматом цветков апельсина и лайма («полная релаксация»). Луна подарит ей новый диск Мадонны. Я заплетаю Луне две косички, вплетая в них ленты и рождественские шарики, которые мы купили на неделе. Луна прыгает от восторга.
Когда я снова заглядываю в спальню, то с радостью вижу, что Кармен в постели уже нет.
— Пойдем вниз, к мамочке! — с энтузиазмом говорю я Луне.
— Ура! К мамочке, к мамочке!
— Ты крепко держишь подарок для мамы?
— Да! — отвечает дочка.
— А ты помнишь, что должна сказать, когда будешь вручать ей подарок?
— Иселава Ездества?
— Ну что-то вроде этого. — Я улыбаюсь и целую ее, растроганный.
Внизу Кармен сидит за кухонным столом, в своем длинном сером халате, и читает газету. Она еще не надела парик, и — это заметно — бюстгальтер с протезом тоже.
На тарелке перед ней кусочек пирога.
— Ты уже ешь? — удивленно спрашиваю я.
— Да, я проголодалась, — невозмутимо говорит Кармен.
Наступает тишина.
— Что-то случилось? — наконец говорит Кармен и откусывает пирог.
— Да. Рождество… — смущенно говорю я.
Луна тянется ручками, чтобы передать маме диск в подарочной упаковке и рисунок. У меня в руках две бутылки с маслами. Они завернуты в золотистую фольгу и завязаны кудрявыми красными ленточками.
Кармен спохватывается:
— О… а я вам ничего не купила.
— Это не имеет значения, — сладко вру я.
Луна помогает ей распаковать компакт-диск. Я сажусь за стол и оглядываю кухню. Кругом свалка. Какие-то диски, журналы, газета, тетрадь назначений из Синт Лукаса. На обеденном столе половинка батона ржаного вчерашнего хлеба, две упаковки мясной нарезки из супермаркета. Открытый пакет молока и банка с арахисовым маслом. Чувствуя уныние, я отрезаю себе кусок хлеба, достаю из холодильника масло, намазываю на хлеб и кладу сверху ломтик холодного мяса. Кармен увлеченно развязывает мой подарок и краем глаза наблюдает за мной.
— Мне следовало бы приготовить рождественский завтрак, да? — робко спрашивает она.
Я не могу сдержаться. Слезы выдают меня.
— Да, — разочарованно произношу я с полным ртом, — это было бы славно, да…
— О, боже… как глупо с моей стороны… о, как ужасно, — бормочет она, теперь уже явно расстроенная. — О… прости, Дэнни…
Мне так жалко ее, я беру ее за руку и говорю, что все это ерунда. Мы держимся за руки и утешаем друг друга. Луна не сводит с нас счастливых глаз.
— У меня идея, — говорю я. — Я позвоню Фрэнку и приглашу его к нам. Потом заеду за ним, и мы вместе сгоняем в ночной магазин, купим чего-нибудь вкусненького. Он сегодня открыт. А потом я вернусь, и мы все начнем сначала.
■
Фрэнк целует меня три раза, когда я вваливаюсь к нему в пентхаус.
— Счастливого Рождества, мой друг! — радостно говорит он.
— Спасибо. Тебе тоже, — уныло отвечаю я.
Фрэнк пристально смотрит на меня:
