— Ты вот очень сильный человек, — с грустью сказала Наденька. — В тебе есть какая-то необыкновенная сила… она засасывает, завораживает… и я не могу ей сопротивляться, сдаюсь. Нет, правда! — воскликнула она горячо, видя его протестующий жест.
— Нет, неправда! Если бы я был действительно сильным человеком, я бы… не приехал за тобой сегодня к «Ремонту».
— Я бы тоже не пришла… если бы у меня нашлось больше силы воли.
— Значит?
— Значит: да здравствует слабость! Игорь наклонился к Наденьке и легко
поцеловал ее в щеку.
— Ты говоришь ужасные вещи, — сказал он тихо, — но я с ними соглашаюсь на один вечер ради тебя, при условии, что это станет нашей тайной.
— Нет-нет, никаких тайн! — засмеялась Наденька. — Я сейчас же тебя продам первому попавшемуся милиционеру!
Так ехали они через город, на который опускался прохладный вечер с болезненно-ярким закатом, чей свет искажал до неузнаваемости знакомые с давних пор дома и улицы.
Москва! Москва! Вот и тебе, знать, приходит давно обещанная пора подернуться легким жирком, как подергиваются лужи неверным ноябрьским льдом: хватит, набегалась в оборванках, в беспризорницах, отмаршировала свое на «динамовских» парадах — другое время идет! Отведут тебя к модному портному, к парикмахеру-франту, «освежат» одеколончиком, и ты еще щегольнешь в своем лисьем воротнике. Но удел твой пока таков: карикатуриться в перебродной поре! В душном улье ГУМа давимся мы за махровыми полотенцами, и на лбах наморщен один вопрос: хватит ли?
Девушка, отпускайте по три!
По два! по два!
ПО ОДНОМУ! — и отходим с полотенцем, счастливые, словно первенец родился: домохозяйки, интеллигенты, дворничихи, милиционеры, спекулянты… А в гостях нас потчуют шотландским виски из «Елисеевского», и мы, представьте себе, — ничего, мы посасываем его, европейцы с татарскими скулами! По «Детским мирам», ошалев от столичной бестолочи, шарят мешочницы в сатине и телогрейках из деревень, где еще крепко помнят про голод, да и Москва все твердит по старинке: «Лишь бы не было войны!», оправдываясь за свою арбатскую бедность, воспетую поэтами, за свой черемушкинский «наспех», и, чуть что, кричит развязным голосом торговки: «Зажрались!» Но по улицам, высветленным неонами, уже бегают юркие «жигули», и Москва готовится втайне к тому, чтобы все мы сели за рули «жигулей», нахохлились и отчалили.
— У тебя новый плащ… — прервала молчание Наденька.
— Нравится?
— Красивый и цвет красивый: кремовый.
— Итальянский.
— Из какой-нибудь спецсекции ГУМа?
— Из нее, — усмехнулся он.
Наденька пощупала материал, одобрительно кивнула головой и неожиданно вздохнула, украдкой бросив на Игоря взгляд:
— А знаешь, все-таки жаль Евдокимова.
— Жаль, — согласился Игорь. — Но он сам виноват. Я не разделяю философии самоубийц.
— Почему самоубийц?
— А потому, что это самое натуральное самоубийство. У декана никто все равно «профессора» не отберет — хоть сто карикатур рисуй! А Евдокимов крепко получил по мозгам, что и следовало ожидать с самого начала. Так какой же смысл в его поступке? Он хотел сохранить инкогнито? Допустим. Он действительно стал сначала запираться, но ведь все на факультете знали, что только он рисует. У нас не Строгановка! Его ничего не стоило разоблачить. Нет, ты пойми, я вовсе не против борьбы, споров, даже вульгарных драк и готов в них участвовать, но надо знать, во имя чего ты дерешься. Евдокимов знал? Я не думаю: нарисовал он просто по дурости, повеселить дружков, похохмить, прославиться… И потом: все-таки следует быть более разборчивым в средствах. А то, видите ли, идет декан и нюхает свое дерьмо в ночном горшке. Это же просто омерзительно! И это называется «борьбой за справедливость»! Во всяком случае он так считает. Его спросили: «Вы раскаиваетесь?» Куда там! Он борец! Он мученик! Сначала струсил, а потом решил вдруг понести крест: «Я бы снова нарисовал!» Ну рисуй, милый, рисуй! А то, что из-за этой глупости, о которой послезавтра все позабудут, он себе, может быть, всю жизнь испортил, — этого он не понимает, на это ума не хватило! Кто он без диплома? Круглый ноль!
— В твоих словах есть своя логика, — подумав, произнесла Наденька, — но все-таки Евдокимов дискредитировал декана, и это немало.
— Его уже не однажды дискредитировали, — безнадежно махнул рукой Игорь.
— А помочь как-нибудь нельзя?
— Кому? Декану? — усмехнулся Игорь.
— Да нет, Евдокимову!
Игорь решительно покачал головой.
— Вот это меня и угнетает, — призналась Наденька. — Он, говорят, живет в коммуналке, в узкой отвратительной комнате, вместе с родителями, с сестрой.
— Я слышал, что он живет несладко, — перебил ее Игорь, — но тогда мне тем более непонятно. Ты пойми, во все времена одни люди жили хорошо, а другие — плохо. Все одинаково хорошо жить не могут. Уравниловка — это больная фантазия вот таких безграмотных утопистов, как Евдокимов, который считает при этом, явно противореча себе, что каждому человеку нужно воздать по заслугам.
— Конечно, по заслугам! Это правильно.
— Может быть, правильно, но где ты найдешь коллегию мудрецов, которые бы нашли удовлетворяющие всех критерии… Сущий бред!
— Зачем искать мудрецов? Достаточно порядочных людей.
— Это что за неклассовое понятие: порядочные люди? — весело спросил Игорь и рассмеялся.
— Да ну, хватит тебе! Это не семинар! — отмахнулась от него Наденька.
— Слушай, Надька, ты мне лучше вот что скажи: у меня, правда, очень скучно на семинарах?
— Ужасно! В этом, в общем, виноват не ты, а сама философия…
— Если серьезно — то нужно же какими-то общими принципами руководствоваться в жизни.
— Ну не знаю, может быть… Но во всяком случае Топорков сегодня всех здорово повеселил. Эта штука сильнее, чем «Фауст» Гёте, — произнесла она, стараясь подражать акценту ширококепочных грузин из цветочного павильона Центрального рынка.
Игорь фыркнул:
— Топорков — болван!
— Это точно, — подтвердила Наденька, — но он болван с чувством юмора, за что ему многое прощается, потому что чувство юмора у нас — большая редкость. Просто мы привыкли ценить только людей серьезных, важных и невероятно правильных. — Наденька скорчила кислую мину: — Нужно воспитывать у трудящихся чувство юмора! Вот в Канаде, например…
— Так то в Канаде! — иронически-почтительно произнес Игорь, стукнув ладонью по рулю. — Да еще не просто в Канаде, а в Канаде, в которой побывал мистер Мэдвэдэфф. Это особая страна, где одни молочные реки с кисельными берегами, и в этих реках купаются легкодоступные голые женщины на любой вкус.
Наденька рассмеялась.
— А ты думаешь, там одни истощенные голодом безработные? — спросила она.
