Снова и снова…
Старуха говорила, что в жизни есть вещи, которые происходят просто потому, что должны происходить. И бесполезно пытаться предотвратить их или изменить, даже если ты все знаешь заранее. Даже если бы Марго разглядела это все заранее — в полупрозрачное насмешливое окошко опаловой луны, похожее на кружочек, протопленный нагретой в пальцах монеткой на заиндевевшем холодном стекле.
Марго (19). Сентябрь
…Луна была похожа на кружочек на заиндевевшем холодном стекле… Черном, замороженом стекле равнодушного неба, которому нет никакого дела до замерзающей Марго.
Марго обняла себя за плечи, вцепилась коченеющими пальцами в ускользающий шелк платья и почувствовала, как подступает, потихоньку, вползая за шиворот вкрадчивым ознобом, крупная холодная дрожь.
Луна была еще бледной, а багряный закат уже затухал, и черная шерсть волка казалась присыпанной серебром с одного бока и облитой кровью — с другого. А в красно-безумном небе его глаз, где только что падали два золотых солнца, теперь поднимались две оловянно-бле-стящие луны. Небо отражается в глазах ее волка, или глаза ее волка отражаются в небе — кроваво-пылающем на западе и угольно-черном на востоке — как хрупкий лепесток пепла, только-только выпавший из костра… Потухающего костра, в который смотрит старуха, морщинистая, сгорбленная, седая — ведьма без имени. Смотрит задумчиво и устало, а ее тонкие сухие губы кривятся и дрожат — то ли оттого, что она пытается что-то сказать, то ли оттого, что она пытается улыбнуться. А улыбка не получается.
И Марго, запрокинувшей голову к небу (беззащитно обнажая шею — для ночного ветра, лунного взгляда, прыжка волка, до которого всего несколько шагов…), показалось, что так оно и есть. Что старуха все еще смотрит. Смотрит на этот костер. И что вот-вот из темноты, из складок старухиного плаща вынырнет сухая морщинистая рука и крепко вцепится в тонкое плечо двенадцатилетней Марго, а скрипучий повелительный голос скажет в самое ухо: «Смотри. Смотри в луну, девочка. Смотри как следует. Потому что луна — это зеркало»…
«Я так давно этого не делала», — подумала Марго, послушно, до рези в усталых глазах вглядываясь в равнодушно усмехающееся лицо луны. «Я так давно не смотрела в глаза своему настоящему отражению. Может быть, из-за этого все случилось — так?» И вдруг ей показалось, что если бы она смогла вернуться и глазами двенадцатилетней Марго — увидеть в бледном окошке луны, протопленном на черном окне неба, увидеть этот вечер… Спустя семь лет увидеть багрянец заката, волка, застывшего черной статуей, и себя девятнадцатилетнюю на этой черной осенней поляне… Если бы она смогла, может быть, она смогла бы что-то изменить…
Чтобы не было ало-багрового цвета на вечернем небе, чтобы не было вкуса крови и головокружения от черной рваной раны на разорванном горле, въевшихся в память Марго и сводящих с ума ее волка… И на несколько секунд ей показалось, что у нее получилось — что она вернулась, и ей двенадцать, и она стоит возле костра, задрав голову к луне, старухина рука цепко держит ее плечо, а теплое звериное дыхание волчонка щекочет ее голые лодыжки, и она еле сдерживается, чтобы не закричать….
…И она еле сдержалась, чтобы не закричать.
…А потом, внимательно обнюхав ее лодыжки, волк уселся возле ног, укрыв пушистым хвостом ее окоченевшие ступни. Марго осторожно — очень осторожно — опустила руку на его еще вздыбленный загривок. Тихонько потрогала жесткую шерсть. Волк замер и напрягся — чуть-чуть. Пальцы Марго помедлили и мягко скользнули выше, осторожно лаская могучую пушистую шею, дотронулись до шелковистых нежных завитков под настороженными острыми ушами и погладили широкий умный лоб. Волк поднял голову и посмотрел на Марго — растерянно, недоуменно и измученно.
— Прости меня, — сказала Марго, возненавидев себя — за свои невозможные мысли, в которых его клыки смыкались на ее горле. И осторожно, очень осторожно, сдерживая дыхание и почти не шевелясь, — как будто она пыталась балансировать над пропастью, — попробовала вглядеться внутрь его глаз — сквозь кровь и серебро, глубже и глубже погружаясь в золотистый океан, плещущийся вокруг его зрачков.
Марго (12). Июнь
Океан… который Марго никогда не видела, но иногда пыталась представить — бесконечность соленой холодной воды от одного края неба до другого — бесконечность, в которой даже самые громадные корабли кажутся не больше ореховых скорлупок… и тонут — так легко и бесследно… Ничего, кроме воды и неба, неба и воды… И совершенно нечего там делать, если, конечно, ты не рыба и не птица…
Марго было страшно, ей казалось, что она захлебнется — и утонет. Она вздохнула — глубоко и испуганно, закашлялась и зажмурила глаза, выпрыгивая на поверхность — в искрящуюся звездную черноту на обороте своих век.
— Я не могу, — жалобно сказала она.
— Марго, — старуха положила ладони на ее плечи и оперлась на них, придавливая девочку к земле. — Все, что я сделала, будет без толку, если ты не сможешь. Давай. Это не страшнее, чем просто войти в комнату. Открыть дверь — и войти. Я сто раз тебе говорила, что глаза — это дверь. Иногда она открыта, иногда ее надо приоткрыть, иногда она заперта — но тогда можно подобрать ключ или, на худой конец, выломать замок. Но это всегда дверь.
— Только не надо пытаться в нее войти, когда тебя не приглашают, — сердито ответила Марго, поводя плечами. — Это ты тоже говорила. Иначе в потемках можно переломать все кости. А иногда — свернуть шею. Так ты говорила, да?
— Это твой волк, — костлявые пальцы еще сильнее впились в ее плечи. — И я не смогу сделать это за тебя, понимаешь, девочка?
Старуха закашлялась и, тяжело опираясь на плечи Марго, присела рядом на ствол мертвого дерева. Потерла задрожавшей ладонью слезящиеся глаза.
— Я устала, — тихо пожаловалась она, так тихо — Марго подумала, что ослышалась. Она украдкой посмотрела на старуху — растерянно и изумленно.
Марго не знала, что делать, когда старуха говорила таким голосом. А в последнее время старуха иногда говорила таким голосом. И, что самое скверное, ее глаза действительно были усталыми. Смертельно усталыми. Как глаза больной птицы. «А я не могу ничего с этим сделать», — чуть не плача, в который раз подумала Марго, тщетно пытаясь поймать ускользающий и тускнеющий старухин взгляд. «Ничего не могу сделать, потому что она не пускает меня. Может… может, мне надо выломать замок?»
Первая и единственная попытка Марго проскользнуть внутрь старухиного взгляда, применив на практике старухины же уроки, закончилась весьма плачевно. Жесткой хваткой костлявых, но невероятно сильных рук, больно вонзившихся в плечи самоуверенной девчонки и безжалостно встряхнувших эту девчонку, как нашкодившего щенка. «Никогда, — рявкнула старуха в ее перепуганное лицо, обжигая Марго разъяренным огненным взглядом, только что вышвырнувшим нахальный взгляд Марго. — Никогда не лезь внутрь, когда тебя не зовут. Никогда! Поняла?». Марго поняла. И больше не пробовала.
«Что там — по настоящему?» — как-то спросила она у старухи. Та пожала плечами: «Когда как, девочка. У всех по-разному. И всегда по-разному. Иногда дом — знаешь, уютненькая комнатка с памятными безделушками и картинками на стенах, иногда — ободранные пустые стены и хлам по углам. Кучи мусора, в которых можно найти золотые самородки. Или окровавленное тряпье, которое пахнет страхом, болью и смертью. Или ничего не найти. А можно ступить на подгнивший пол, — и провалиться сквозь него в темный подвал. Каменный и душный, как пыточные камеры инквизиторов. А иногда это не дом, а целый лабиринт, в котором можно заблудиться. Иногда… — старуха усмехнулась, и Марго показалось, что усмешка задрожала на искривившихся старухиных губах. — Иногда это небо, в котором можно летать. А иногда — обрыв. Бездонная пропасть, в которую очень легко сорваться, Марго».
