Анжель одаривает меня широкой улыбкой.
– Да. Это удивительно, но даже у меня есть приятель.
Она встает и идет в ванную. Я слышу звук льющейся из душа воды. Спустя пару минут Анжель выходит, завернувшись в полотенце. Я любуюсь ею, и она это знает. Она надевает белье, джинсы, майку.
– Мы еще увидимся. Ты это знаешь, м-м-м?
– Угу, – отвечаю я, затаив дыхание.
Она наклоняется и целует меня в губы. Поцелуй выходит нежным и сладким.
– Я с тобой не закончила, мсье парижанин. И не втягивай живот. Ты и так очень сексуален.
И снова раздается легкий щелчок двери. Она ушла. Я до сих пор не могу оправиться от удивления, словно меня с ног до головы неожиданно накрыла огромная волна. Стоя под душем, я глупо улыбаюсь, вспоминая ее слова. Помимо дерзости и искренности есть в этой женщине нечто очень привлекательное – пылкость, очарование, перед которыми невозможно устоять. Натягивая брюки, я думаю о том, что она только что совершила чудо – благодаря ей я вдруг помирился сам с собой, обрел душевное равновесие, которого не знал уже много месяцев. И, черт побери, я напеваю себе под нос!
Я наконец решаюсь посмотреть на себя в зеркало. Длинное лицо. Густые брови. Тонковатые руки и ноги и… пузо. Я усмехаюсь. Мужчина в зеркальном отражении больше не кажется мне похожим на собачку Друппи.[10]Он довольно-таки привлекательный, у него неплохие волосы «соль с перцем», правда растрепанные, а в карих глазах горит демонический огонек.
Если бы Астрид сейчас меня увидела… Если бы Астрид хотела меня так, как эта Анжель Руватье, которая не стесняясь говорит, что желает продолжения. Когда же я наконец перестану тосковать по своей бывшей жене? Когда смогу перевернуть эту страницу и пойти вперед?
Я думаю о работе Анжель. Я понятия не имею, что такое танатопрактика. Да и хочу ли я это знать? Неизвестность меня завораживает, но я не испытываю желания углубляться в эту тему. Я вспоминаю, что когда-то видел по телевизору документальный фильм о том, как обрабатывают трупы. Вводят сыворотку, разглаживают лицо, зашивают раны, выпрямляют руки и ноги, накладывают особый макияж… «Ужасная профессия», – сказала Астрид, которая смотрела программу вместе со мной. Здесь, в провинциальной больнице, с какими трупами приходится иметь дело Анжель? Старики, жертвы аварий, онкобольные, сердечники. Побывало ли в руках танатолога тело моей матери? Там, в больнице, я закрыл глаза. Интересно, сделала ли Мелани то же самое?
Похоронная церемония состоялась в церкви Сен-Пьер-де-Шайо, в десяти минутах от авеню Клебер. Мать похоронили на кладбище недалеко от Трокадеро, в семейном склепе семьи Рей. Лет десять назад я водил туда своих детей. Хотел показать им ее могилу, могилу бабушки, которой они никогда не знали. Почему я совсем не помню ее похорон? Какие-то вспышки, темнота в церкви, людей немного, шепот, белые лилии с одуряющим ароматом. Незнакомые люди идут друг за другом, по очереди нас обнимая… Мне нужно поговорить об этом с сестрой. Я спрошу у нее, видела ли она лицо матери после смерти. Увы, сейчас неподходящее время для такого разговора, и я это знаю.
Я пытаюсь угадать, что же Мелани хотела сказать мне, когда машина свернула с дороги. После аварии я постоянно думаю об этом, эта тайна не выходит у меня из головы. Да, разгадка наверняка спрятана в укромном уголке моей памяти, лежит там мертвым, тяжелым грузом. Я еще не решил, стоит ли рассказывать об этом доктору Бессон. Ну как ей об этом сказать и что она подумает? Есть на свете один человек, с которым бы я охотно об этом поговорил, – моя бывшая жена. Но она далеко.
Я включаю телефон и слушаю голосовые сообщения. Люси звонила по поводу нового контракта. Рабани пытался дозвониться трижды. Я согласился построить его «артистические» ясли в районе Бастилии только потому, что за это хорошо заплатят, а я сейчас не могу позволить себе крутить носом. Ежемесячно я выплачиваю Астрид огромную сумму. Нашим разводом занимались адвокаты, и, я думаю, решение было принято справедливое. Я всегда зарабатывал больше, чем она. Но к концу месяца мне приходится затягивать поясок.
Рабани не понимает, куда я подевался и почему ему не звоню. Хотя еще вчера я отправил ему SMS-собщение, в котором объяснил ситуацию. Ненавижу сам звук его голоса – высокий и плаксивый, как у избалованного ребенка. «У нас проблемы с детской площадкой. Цвет не годится. И материал тоже не тот!» Рабани жалуется без конца, изрыгая свое недовольство. Я представляю себе его крысиное личико, выпуклые глаза и большие уши. Я его терпеть не могу с самой первой минуты. Ему едва исполнилось тридцать, а он уже заносчив, и даже просто смотреть на него – та еще радость. Я бросаю взгляд на часы. Семь. Еще не поздно ему перезвонить. Но я не буду. В порыве злости я стираю все его сообщения.
Следующее сообщение оставила Эллен. Я вслушиваюсь в ее нежное голубиное воркование. Она хочет узнать, как дела у Мелани, как я себя чувствую, ведь последний раз мы разговаривали много часов назад. Эллен все еще в Гонфлере, у родителей. Я часто бывал в этом доме после развода. Он совсем рядом с морем. Счастливый, в вечном беспорядке, гостеприимный дом. Эллен – ценнейший друг, потому что она всегда точно знает, что мне нужно, чтобы почувствовать себя самым счастливым человеком на свете. Пусть ненадолго, но все-таки счастливым. Самым гадким открытием после развода для меня стало то, что разделились и наши друзья. Некоторые перешли на сторону Астрид, другие остались со мной. Почему? Я так и не смог понять. Ну как они могут ужинать в доме в Малакоффе, когда за столом на моем месте сидит другой мужчина? Наверное, они решили, что слишком грустно навещать меня на улице Фруадево, в квартире, которая кричит о том, что я так и не сумел оправиться после нашего расставания? Некоторые выбрали Астрид, потому что она лучится счастьем. Общаться легче со счастливым человеком, я понимаю.
Ну кому охота тратить свое время на неудачника? Никому не хотелось слушать мои тирады на тему одиночества, смотреть, как я тону в депрессии первые месяцы после развода, когда я вдруг остался один, хотя в течение восемнадцати лет был примерным pater familias. Никто не хочет слушать мои рассказы о том, как мне тоскливо по утрам в моей кухне «Ikea» на фоне горелых тостов и радио, настроенного на волну RTL и орущего новости. Поначалу тишина в этой квартире действовала на меня угнетающе. Я привык к покрикиваниям Астрид, которая просит детей поторопиться, к тяжелому стуку кроссовок Арно, спускающегося по лестнице, к лаю Титуса, к истерическим воплям Люка, ищущего повсюду свою спортивную сумку. Только сейчас, по прошествии года, я могу сказать, что привык к тому, что мое утро проходит в тишине. И все-таки гула большой семьи мне по-прежнему не хватает.
Осталось еще несколько сообщений от клиентов. Некоторые – срочные. Лето закончилось, люди возвращаются к работе и готовы снова тянуть лямку. Я думаю о том, сколько времени мне придется здесь пробыть. О том, сколько времени я могу позволить себе здесь пробыть. Я тут уже три дня, а Мелани все еще не может пошевелиться. Доктор Бессон не говорит ничего конкретного. А, вот еще одно сообщение. На этот раз от страховой компании по поводу машины. Им нужно, чтобы я заполнил какие-то бумаги. Я предпринимаю попытку занести все это в свою записную книжку.
