меня выворачивает. В дрожащей руке я сжимаю твою фотографию, меня трясет, лицо покрывается испариной. Новый спазм заставляет склониться над унитазом.
Потом я с остервенением чищу зубы. За неимением клея выдавливаю шарик зубной пасты на оборотную сторону фотографии и прижимаю ее снизу к основанию кровати. Интуиция подсказывает мне хранить твой снимок подальше от Виллнера с Коделл.
Я долго прихожу в себя: избавляюсь от остаточного запаха рвоты с помощью ополаскивателя для рта, а потом сижу на кровати, пока не перестают дрожать руки. Потом делаю глубокий вдох и выхожу из комнаты.
– Где доктор Коделл?
Виллнер неспешно поворачивается и, глядя на меня, еще пару раз опрыскивает папоротник. С невозмутимым выражением лица он молча указывает наверх, в направлении кабинета доктора. Не говоря ни слова, я поднимаюсь по железной лестнице и ныряю в коридор второго этажа. Как только я миную балкон, снизу доносятся гулкие шаги: кто-то пересекает атриум, а потом грохочет по лестнице. Вряд ли ординарцу Коделл интересно, что я хочу ей сказать, но после вчерашних событий он наверняка беспокоится за жизнь начальницы.
Я подхожу к кабинету Коделл и жму на кнопку звонка рядом с кожаной дверью. Когда дверь открывается, Виллнер, естественно, уже торчит за моей спиной. Кабинет выглядит точно так же, как и накануне. После вчерашних событий, когда меня силком уволокли в тот жуткий закуток, я решил, что и остальные комнаты Призмолл-хауса явят свой истинный облик: темные углы, где таятся зловещие тени.
Однако все вокруг выглядит обескураживающе нормальным. Как будто вчера не произошло ничего плохого. На востоке снова поднимается солнце, Виллнер ухаживает за растениями, а доктор Элизабет Коделл восседает за рабочим столом и, кажется, рада меня видеть.
– Артур, чем могу помочь?
Глава 16
Я прохожу в середину кабинета и встаю там, по колено в солнечных лучах, льющихся в огромное окно.
– Я… я хочу понять, – с запинкой выговариваю я. Присутствие Виллнера меня неожиданно нервирует. – Какого черта здесь происходит?
– Конечно. С какого момента вы хотели бы начать?
– Зачем… зачем вы… – Глаза снова жжет, когда на память приходят вчерашние видения: разверстая грудная клетка, осколки ребер, алые влажные органы и черная желчь.
– Это называется концептуальное бессмертие, – начинает Коделл, откладывая на стол ручку. – Видите ли, люди в вашем состоянии…
– Абстиненция. Вы говорили, что у меня чертова абстиненция.
– Абстинентный лимерент-ассоциированный синдром утраты, или лимерентная абстиненция. Да, – спокойно объясняет Коделл, как будто действительно хочет, чтобы я понял. – Те, кто, подобно вам, страдает от этого синдрома, превращают умершего близкого человека в объект культа, наделяя покойного чуть ли не сверхъестественными чертами.
– Вы осуждаете меня за то, что я превратил покойную жену в объект культа?
– Осуждаю вас? Конечно, нет! Это похвально. – Коделл одобряюще улыбается. – Честное слово, Джулии страшно повезло встретить человека, который так ее ценил. И все же, когда кто-то, столь превозносимый, умирает, эта идеализация может стать пагубной. Например, для алкоголиков спиртные напитки часто связаны с лучшим, что было в их жизни: молодость, легкость общения, готовность рисковать, секс, смех. Алкоголь – не просто напиток. Это спасение. Это свобода. Это демон. Это бог!
Для пущего эффекта Коделл воздевает глаза и руки к небу в воображаемой мольбе. Затем переплетает пальцы в замок и, опустив на них подбородок, переводит взгляд на меня.
– Они мифологизируют алкоголь, и избавиться от аддикции становится гораздо сложнее. Подобных пациентов необходимо научить видеть спиртное в его истинном свете – не как всемогущего джинна, а как обычную жидкость, налитую в стакан. Так же и с вами. Первый этап в нашем процессе – избавить вас от иллюзии, разрушить идеализированный образ Джулии у вас в голове.
Я с холодной ненавистью смотрю на фигуру за столом напротив. Оживают воспоминания: мягкий полумрак гостиничного номера в Эдинбурге, стук в дверь, взгляд в глазок, я ошарашенно распахиваю объятия, и ты прижимаешься ко мне в промокшем плаще…
– Не вышло, – гордо заявляю я. – Вам пришлось прибегнуть ко лжи, чтобы опорочить Джулию. А значит, при всем желании вы так и не смогли найти в ней ничего плохого. И это стало еще одним доказательством, что я ни на миг не ошибался в своей жене.
– И да и нет, – с пугающей вежливостью отвечает доктор. – Вы правы, Джулия была верной женой. Насколько нам удалось установить, она любила вас так же, как вы ее. Убеждая вас в ее неверности, я выбрала самый щадящий способ развенчания мифа. К сожалению, этот вариант не сработал, и тогда пришлось перейти к плану Б – слому более масштабного заблуждения.
– И какое же это заблуждение?
– Что она все еще с вами, – пожимает плечами Коделл. – Вот как объясняются вчерашние события, Артур. Сильный, резкий, шокирующий опыт, который обрушивает на вас болезненное, но необходимое понимание того факта, что ваша жена мертва. Она не стоит позади вас в этой комнате. Она покоится на кладбище Мурфордской церкви, участок семь, место шестнадцать.
Накатывает горячая волна ярости, я стою мрачнее тучи. Обвинение бьет меня наотмашь, словно пощечина: мысль, что тебя здесь нет, что мои слова тебе – лишь самообман, отрицание и разговор с пустотой.
– Доктор Данн поощряла мои беседы с Джулией, – возражаю я, прикрываясь профессиональным мнением. – Так мне становилось легче.
– Подход доктора Данн чуть не отправил вас на тот свет, – без обиняков говорит Коделл. – Не позвони тогда по счастливой случайности теща, вас бы не было в живых.
– И это оправдывает ваши вчерашние действия?
– Естественно! – без тени сомнения заявляет доктор Коделл. – Вот очередное доказательство, что современная практическая психиатрия до сих пор не вышла из Средневековья. Мы изо всех сил стараемся спасти пациента с разрушенной печенью, с отказывающим сердцем, но душевный недуг, который толкает на суицид…
– Вы приравниваете самоубийство к отказу органа?
– Самоубийство и есть отказ органа, – утверждает доктор.
Я изумленно смотрю на нее, в комнате повисает гробовая тишина.
– Это самая большая глупость, которую я когда-либо… Вы сумасшедшая?!
– Я вполне в здравом уме, мистер Мейсон, – отвечает Коделл. – Я лишь отказываюсь романтизировать жизнь.
– О, я не удивлен, что вас так коробит от романтики! – язвлю я.
– Романтика прекрасна, мистер Мейсон, но романтизация смертельно опасна, – резко парирует она. – Хорошие вещи не нуждаются в романтизации, чтобы казалось, будто их единственная задача – оправдывать все нездоровое и опасное. Романтизация гонит людей на войну во имя славы, толкает жертву в руки мучителя, заставляя видеть в насилии страсть. Романтизация лживо поэтизирует смерть. Проглотить яд на могиле любимого, чтобы воссоединиться с ним в вечности, пожертвовать
