и, подчиняясь жестокой процедуре, в который раз распахиваю глаза. Серая кожа. Стеклянные глаза. Надрез скальпелем. Методичное изъятие сердца, легких, почек и печени.
Щелк!
Только одно моргание. Глаза пересохли, пока я смотрел, как внутренние органы кладут на весы, стоящие на чистом металлическом столе.
Щелк!
«Левое легкое содержит многочисленные эмболы, полностью перекрывающие бифуркацию трахеи. С учетом отсутствия иных патологий установленная причина смерти – тромбоэмболия легочной артерии, повлекшая за собой моментальный летальный исход».
Семь месяцев пряток от истины, которая сейчас открылась, семь месяцев пряток от новостей на столике в прихожей.
Щелк!
Глаза жжет, но я упрямо смотрю, как зашивают разрез. В кадре видны точные движения двух судмедэкспертов. Видео заканчивается, а я по-прежнему гляжу на три горящих лампы, как будто мне вообще не нужно моргать. Через несколько секунд веки закрываются, и я роняю голову на грудь. Слышно, как сзади выключается проектор.
Совершенно обессиленный, я равнодушно, а может, и с благодарностью, смотрю, как в руку вонзается катетер. Извилистую прозрачную трубку заполняет уже знакомая мне мутная жидкость, которая устремляется в вену. Я пялюсь на три светящихся лампы и темное пространство на месте четвертой, а потом все вокруг погружается в густую черноту.
26 августа
Глава 15
Я постепенно прихожу в себя под шум океанских волн. Некоторое время слушаю прибой, наслаждаясь умиротворенностью полузабытья, и только потом открываю глаза. Я возле Института, обессиленно лежу на шезлонге лицом к воде. В этот предрассветный час мир еще не обрел красок. Пасмурное небо нависает над таким же серым океаном, их разделяет лишь темная линия побережья Уэльса.
Следующие двадцать минут я проверяю моторные функции: осторожно сгибаю непослушные пальцы рук. Пока я тренируюсь, с восточной стороны встает солнце. Облачная дымка исчезает, и взору открываются бледно-голубые небеса. Яркие лучи скользят по острову, расцвечивая газоны изумрудно-зеленой краской.
Солнце устремляется к зениту, и по моим конечностям начинает разливаться долгожданное тепло. Онемение в пальцах рук и ног проходит. Все вокруг обретает четкость, я снова ощущаю твое присутствие. Чувствую, как тебя овевает легкий ветерок, улавливаю в воздухе тончайшие нотки аромата твоих духов. Мне передается твое спокойствие.
Я будто слышу, как ты идешь ко мне, и под твоими ногами тихо шелестит трава.
– Я решила позволить вам выспаться.
Из-за моего плеча возникает доктор Коделл, бесцеремонно нарушая мой покой. Она садится в соседний шезлонг.
– Это наименьшее, что мы могли для вас сделать, учитывая обстоятельства.
– Да вы… – пытаюсь говорить я, но язык еще плохо слушается. – Вы…
– Прошу прощения? – Коделл наклоняется ближе, пытаясь читать по губам.
– Вы гадкое чудовище.
Коделл сидит в молчании. Затем коротко кивает и отворачивается к океану.
– Я сделала много такого, за что меня можно считать чудовищем, – спокойно отвечает она. – Например, однажды я вырезала человеческое сердце.
Порыв ветра прокатывается волной по траве, поднимает облако белой пыли над дорожкой, ведущей к ангару.
– Конечно, это покажется чудовищным, если не учитывать контекст, – продолжает Коделл. – Сердце отказывало, и я пересадила другое, здоровое, которое позволит человеку прожить еще не один год. Но если бы кто-то далекий от хирургии случайно заглянул тогда в операционную, уверена, он бы дико испугался. Стал бы кричать, чтобы мы немедленно остановились, назвал бы садистами, выбил бы из моей руки скальпель, не сомневаясь, что творит благое дело.
Коделл смотрит на меня и спокойно продолжает:
– Мы знаем, что ворвавшийся в операционную был бы неправ. То, что на первый взгляд кажется злом, на самом деле есть истинное добро, не всем доступное для понимания. И если бы меня заставили прервать операцию, результат мог бы оказаться очень печальным. Вчерашние события несильно отличаются от моего примера. Это необходимое вмешательство ради решения гораздо более серьезной проблемы.
Коделл перекладывает из руки в руку какой-то предмет. Поворачивая голову чуть левее, я краем глаза различаю контуры шприца. Но теперь в нем прозрачная янтарная жидкость. Я вижу, как Коделл снимает защитный колпачок, обнажая крохотную иглу.
– Я… я дам вам денег, – с трудом выговариваю я. – У меня шестьсот… тысяч фунтов на банковском счету… Отпустите меня домой.
– Я не беру взяток, мистер Мейсон.
– Это не… взятка. Просто взнос… компенсация… выплата неустойки… Деловое предложение… Пожалуйста. Пожалуйста!
Она встает с шезлонга и разворачивает мою правую руку ладонью вверх. Я замечаю у себя на запястье синий пластиковый кружочек. Он ничем не прикреплен, словно торчит прямо из кожи. Через несколько секунд я понимаю, что так оно и есть. Доктор Коделл с тихим щелчком открывает пластиковый кружочек: оказывается, это защитная крышка инъекционного порта. Коделл подсоединяет шприц в микроскопическое отверстие в порте, и янтарная жидкость устремляется в мою вену.
– Антидот скоро подействует. На сегодня вы свободны. – Коделл вынимает шприц и закрывает крышечку. – Можете заниматься чем хотите.
Коделл идет через сад и исчезает в здании, оставив после себя лишь пустоту. Ее прощальный подарок начинает действовать немедленно. Бодрость, вызванная янтарным антидотом, разгоняет унылый барбитуратный туман. По венам проносится адреналиновый шквал, мышцы напрягаются, ноги и руки покалывает. Не проходит и пяти минут, как я снова могу двигать конечностями, пусть даже ослабленными и затекшими после неизвестно сколько длившейся обездвиженности.
Опираясь на руки, я выпихиваю себя с шезлонга и тут же падаю на колени в траву. Снова хватаюсь за шезлонг, встаю и решительно ковыляю к зданию. Я шаркаю непослушными ногами по шахматному узору на полу, вхожу в атриум, где с потолка мне улыбается нарисованное лицо. В углу мистер Виллнер, стоя на стремянке, аккуратно опрыскивает растение. Я с трудом одолеваю коридор со статуями, поворачиваю направо, бреду мимо панно с расколотой мраморной плитой, чуть не падаю в дверной проем своей комнаты и кидаюсь к сумке.
Пожалуйста! Пожалуйста, пусть она будет на месте!
С бешено колотящимся сердцем я лихорадочно роюсь в карманах сумки, пока не нахожу бумажник с монограммой. Перебираю купюры и карточки и наконец обнаруживаю искомое: я вытаскиваю полароидный снимок, а кошелек падает из моих рук на пол. Я жаждал увидеть тебя такой, какой ты была. Какой я хочу тебя помнить: вьющиеся локоны падают на бровь, глаза сияют, губы раскрыты в улыбке. Я неотрывно смотрю на это радостное лицо, впитывая твой искрящийся жизнью образ.
И вдруг перед моим мысленным взором возникают вчерашние обезображенные останки. Я смотрю на прекрасную женщину, а перед моими глазами мелькает кожа в синюшных пятнах, лопнувшие сосуды, изуродованная швами плоть.
К горлу подкатывает тошнота. Я кидаюсь в ванную, падаю на колени возле унитаза, и
