ювелиром, – сказал довольный уголовник. – Камням цены нет. Такие были только в царских описях. На один из них уже можно несколько жизней припеваючи прожить…
– Почему он отдал целое состояние за какую-то цирковую куклу? – будто бы разговаривая сам с собой, начал Померанцев. – Любовница? Так им по штату этого не положено. Да к тому же еще и ребенок. Или он сознательно дает нам понять, что он-то и владеет теми сокровищами, что мы с тобой все эти годы ищем…
– А больше и некому. Мы, кажется, уже всех перетрясли. Он остался да старец полоумный… Я сказал, чтобы мои люди нашли Фому… Думаю, что он уже успел собрать о нем интересующую нас информацию…
– Нам нужен только намек. Только квадрат на местности, а дальше мы все сами перероем…
– А может быть, просто взять и потрясти самого монаха?..
– Знаю, как твои люди умеют трясти. Ты хочешь, чтобы и этот умер у тебя на руках? Тогда мы точно ничего не найдем. Нет, пылинки сдувать будешь. Охранять. И следить… Неустанно, день и ночь…
Померанцев снова подошел к столу, где все еще лежали драгоценные камни.
– Я это забираю… Чтобы ты не думал, что уже обеспечил себе счастливое будущее. А так ты будешь сам землю рыть в поисках этого золота… – сказал майор и, сложив камешки в мешочек, покинул кабинет Примуса.
В цирке, перед началом вечернего представления, вокруг Зои, которая все еще продолжала оставаться в подаренном ей белом платье, собрались артисты.
– Вы не поверите, – взволнованно говорила она. – Он как молния влетел в комнату. Ударил одного, второго. Плащ распахнут. Глаза горят. Подхватил меня на руки и так донес до самой гостиницы. И сразу же исчез…
– Как же можно не разглядеть человека, который несет тебя через весь город на руках? – спросил Зою новый клоун.
– Действительно! Но хотя бы рост. Цвет волос… – пыталась уточнить что-то для себя одна из воздушных гимнасток.
– Ночью все кошки серы! – вступилась за Зою ее подружка Алла Буланова.
– А вот ростом, он, пожалуй, будет с вас, – сказала Зоя и указала рукой на белого клоуна. – Но значительно крупнее и сильнее. Кстати, у него тоже есть борода. Только больше. Но вот глаза… Глаза я его хорошо рассмотрела. Они у него удивительные…
В комнату вошел администратор.
– В чем дело, девочки? До выхода осталось десять минут, а вы еще не готовы. Все по местам…
И они стали расходиться, все еще продолжая видеть уже себя в руках того смелого и могучего черного монаха, способного бросить вызов любому, кто осмелится обидеть слабого и беззащитного.
Зазвучала увертюра. Цирк распахнул занавес. И вновь звучал радостный смех в зале. А белый клоун, каждый раз устремляясь в распахнутое небо, вновь и вновь побеждал ненавистного врага, приближая нашу Победу…
Отец игумен, вернувшись рано утром в монастырь, невольно стал свидетелем разговора двух монахов.
Пожилой Иов чем-то делился с братом Арсением.
– Какой из него монах будет, если он только о бабах думает. Вчера весь вечер сам не свой ходил, все про какую-то Золушку рассказывал… Я ему и говорю: побойся Бога… разве же можно так себя распускать…
– Молитвами святых отец наших… – сказал игумен, вступая в монашескую келью, и услышал в ответ: «Господи Иисусе Христе, Сыне Боже, помилуй нас».
– О чем разговор ведете, собратья? О Фоме, как я понимаю?
– О нем, отец игумен. Душа за него болит, вот и переживаем, – смиренно молвил Иов.
– То, что вы о его душе беспокоитесь, – это хорошо. Только вот судить его не надо. Даже если он и оступился, то сей проступок врачуется кротостью и любовью. Не так ли?
Монахи согласно закивали головой.
– А теперь по поводу Фомы. Пока он мой келейник, мне и решать о его пострижении. Если будет на то воля Божья, то сие таинство и свершится. Но мне так думается, что у него свой путь к Богу. И не обязательно через монашество. Может быть, у него это первая любовь. И если это так, то она уже не зарубцуется. Так пусть уж лучше женится. Военные жернова столько людских жизней в порошок перемололи. Да ничего из той муки уже не напечь, кровью она пропитана и на металле замешана. А кто будет землю поднимать, города восстанавливать? Мужики стране ох как еще понадобятся… А вот ты, Иов, за него молись. И за него, и за меня, кстати. Да хоть за весь мир, если есть в тебе эта любовь ко всему живому, к каждому птенчику, что на этой войне без гнезда остался и мамки лишился. Вот этих согревай и молитвой, и конкретной помощью. Выращивай стране молитвенников, но с богатырским уклоном. Чтобы Бога чтили и Родину защитить могли. Вот такая нас ждет жизнь, братья. Вы уж молитесь усерднее, пожалуйста. Христом Богом вас прошу. А мне теперь идти надо другие души еще спасать…
В келье у отца настоятеля Георгия ждали старец Варсонофий и Фома.
Георгий поприветствовал всех братским поцелуем.
– Отче! – обратился он сначала к старцу. – Прошу вас взять всех братьев и увести в дальний скит. И всю седмицу никого от себя не отпускать. Пусть заготавливают грибы и ягоды, травы, все, что еще можно. Сюда через день под видом рабочих приедут люди Примуса. Будут золото искать. Мы с Фомой специально кое-что закопаем аккуратно по всем углам. Глядишь, они нам заодно и фундаменты под угловые башни выкопают… Так что возьмите с собой запас необходимых продуктов, и чтобы к вечеру вас здесь уже не было.
– Рисковое ты дело задумал. А вдруг догадаются, что ты с ними в прятки играешь? – осторожно начал Варсонофий.
– Мне для начала понять нужно, сколько у него всего людей. А потом я начну их потихоньку за собой уводить к настоящему золоту.
– У этой гидры несколько голов. Срубишь одну, так сразу две новые вырастут. Ты ищи, где ее чрево. Даже не сердце, а именно ее ненасытное чрево. Именно оно толкает людей на преступления перед законом и Богом.
– Благословите нас, отче!
Игумен
