начинал прилаживать к ручке.
После третьей неудачи я не выдержал:
– Да перевяжите его крест-накрест, и он не будет вываливаться!
Будь у Браза нервы послабее, он бы непременно подпрыгнул на метр вверх, как заяц из капустной грядки, испуганный собакой. Но мой постоялец лишь резко выпрямился, взглянул на меня и после секундного замешательства уточнил:
– Как вы сказали? Крест-накрест?
– Давайте покажу, – сказал я, взял из рук режиссера конверт и ловко перетянул его шнурком. – А вот теперь привязывайте.
– Действительно, так удобнее, – согласился Браз, снова присел у дверной ручки, прицелился к ней шнурком и вдруг отпрянул: – Тьфу! Что это я делаю? Это же вам пакет! Зачем я его привязываю, если вы – вот, стоите передо мной?
– Не знаю, – ответил я и пожал плечами.
– Держите! – недовольно буркнул Браз, чувствуя, что попал в смешное положение, кинул пакет мне в руки и пошел по коридору к себе.
– Откуда это? – спросил я его вдогон, рассматривая отпечатанный уже знакомым мне шрифтом адрес гостиницы. – Мальчик принес?
– Да, мальчик! – не оборачиваясь, ответил Браз.
– Какие, однако, мальчики сознательные пошли! – заметил я, покачивая головой. – Все носят и носят, и денег не просят.
Режиссер никак не отреагировал на эту реплику, зашел к себе и хлопнул дверью.
Я хотел продемонстрировать самому себе выдержку, спокойно принять душ, выпить кофе, а потом уже вскрыть пакет, но не справился с соблазном и надорвал бумагу, едва зайдя в кабинет. Под ноги упала аудиокассета. Я прошуршал пальцами в пакете и выудил крохотный листок, размером с визитку (экономный, черт!).
"ДОРОГОЙ ДРУГ! ВЫСЫЛАЮ ТЕБЕ ХИТ СЕЗОНА. ИЗВИНИ, ЧТО КАЧЕСТВО НЕ ОЧЕНЬ. НАДЕЮСЬ, ТЫ УЖЕ ПОДГОТОВИЛ СВОИ ПРЕДЛОЖЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ПОКУПКИ КОЛПАКА? ГОТОВЬСЯ, СКОРО ДАМ О СЕБЕ ЗНАТЬ. ЦЕЛУЮ – ТВОЙ N."
Это было уже совсем не страшно. Даже смешно. Человек с юмором, не Бог весть с каким, но с юмором. Пишет мне письма, надеется продать колпак. Надеется, что я пошлю ему ответное письмо: "Дорогой N! Готов купить у тебя колпак за пятьсот тысяч долларов."
Улыбаясь, я поднял с пола кассету, зашел в спальню, прикрыл за собой дверь, воткнул кассету в магнитофон и, раздеваясь перед душевой кабиной, стал слушать шумы, звук шагов, который вторило эхо, скрип двери, пытаясь угадать, где это было записано. В коридоре гостиницы? Нет, там без эха. В машине? Ни-ни! Во дворе? М-м-м, вряд ли…
Я хлопнул себя по лбу и пустил на голову холодную воду. В музее, черт возьми! В музее!
"Только Кирилл Вацура умеет взять за горло так, что это будет приятно! – раздался голос Лебединской. Затем – шумы, треск. И снова она: – За тобой глаз да глаз нужен! Но ты прав, конечно. Я не собираюсь читать тебе мораль, позволь мне самой распоряжаться золотом."
Ловко! – оценил я. Этот N – изобретательный тип. Вырезал отдельные фразы и слова и слепил из них диалог.
"Я же вас предупреждал! – Это уже я. – Значит, вы меня не послушались? Вы выставили подлинники всем напоказ? Но вы же сами пообещали мне, что закажете латунные копии, а золотые монеты дадите мне!"
Фуфло! Не очень качественно прирастил "дадите мне", чувствуется другой тон. И стилистическая ошибка заметна, как ослиные уши в терновнике. Надо было сказать "отдадите". А что же я говорил на самом деле? Кажется, что-то вроде: "а золотые монеты спрячете."
"Я обещала? – Лебединская. – Тебе, наверное, это приснилось. Я не могла обещать такого! Цинизм!"
"Неужели вы не понимаете, что я могу пойти на все! Вы знаете мою фамилию!"
Я качал головой, намыливая ее шампунем. Дешевая подделка, рассчитанная на лоха, который от страха сразу наложит в штаны. Компьютерная экспертиза легко найдет все "склейки" на этом хите.
"Знаю я, где ты живешь!" – Лебединская, вроде как, угрожает мне.
"Мне проще самому сгрести золотые монеты, а вас зарыть в землю…" И дальше шум, треск и звук шагов.
Ух ты, какой финал! Ну, теперь меня приперли к стене! Все сходится: сначала угрожал Лебединской, потом наехал на нее в самом прямом смысле и, в конце концов, украл из музея вожделенные золотые монеты.
Я смыл пену, выключил воду и, накинув на себя халат, подошел к магнитофону, вытащил кассету и двумя пальцами переломил ее надвое. Затем намотал пленку на ладонь, сделал из нее клубок и, кинув в пепельницу, чиркнул зажигалкой.
Чтобы действовать наверняка, думал я, глядя на огонь, в котором червями извивалась пленка, надо выяснить, кто угнал "шестерку" из "автосала". Если N, чтобы запугать меня еще больше, то это очень хорошо. Если ГАИ – это очень плохо. Но если это сделала ГАИ, то уже вчера вечером инспекторы наехали бы на Виктора, а ночью – на меня и Ингу. Однако, уже десять утра, а солнце по-прежнему светит мне через раскрытое настежь окно, а не через решетку. Значит…
Мои мысли оборвало бульканье телефонного аппарата. Я взял трубку и услышал незнакомый голос:
– Это Вацура Кирилл Андреевич?
А вот и он, мой дорогой N, подумал я, но ошибся.
– Вам звонит дежурный по третьему отделению милиции капитан Немчук. Мы не стали высылать вам повестку, все это очень долго и ненадежно, проще по телефону. Дело вот в чем: вы должны прийти сегодня к двенадцати часам в двадцать второй кабинет к следователю Маркову. Запомнили?
– Да, – ответил я никаким голосом и опустил трубку в гнездо.
Оптимист! – подумал я о себе со злой иронией. Впрочем, в этом есть положительная сторона. Как утверждал поэт Эмерсон, мерой психического здоровья служит склонность во всем видеть хорошее. Значит, от сумасшествия я еще далек.
15
Вот о чем надо было поговорить вчера вечером с Бразом – о том, что в нашей жизни ничто не ново, все уже смоделировано литературой и кинематографом. Ехал я на своем стодвадцатипятисильном джипе к следователю со скоростью пятнадцать километров в час и мучительно вспоминал, где и с кем что-то подобное уже происходило. И вспомнил. В пьесе Зощенко, когда заведующий Горбушкин направлялся к следователю,
