было написано: «Пошли вы оба, вы заслуживаете друг друга». Адрес доставки был указан в шикарный отель.
— Измена, я полагаю? — спрашивает Клейн, кладя ложки рядом с расставленными мисками.
— Верное предположение, — отвечает Розмари.
— Я не могу понять, зачем кому-то это делать, — Клейн качает головой.
— Мой отец изменял моей маме, — говорю я и тут же жалею о своем признании. Думаю, все дело в этом доме и его уюте. Общее ощущение принятия высасывает из человека все секреты.
Клейн, склонившийся над столом и раскладывающий салфетки, замирает. Его глаза устремлены на меня, наблюдают. Цвет исчезает с его лица. Он ждет, что я заплачу? Что я заметно расстроюсь?
Розмари врывается, наливая еще вина.
— Уверена, это было непросто для всех участников, — дипломатично говорит она.
Я киваю.
— Да, — я беру свой бокал вина и долго пью, чтобы сгладить «похмелье уязвимости».
Клейн раскладывает тушеное мясо по мискам, а Розмари раздает куски хлеба с корочкой, намазанные маслом.
Еда восхитительна. Розмари остроумна, делится историями о том, как Клейн был подростком. Не раз я ловила себя на мысли, что все это странно, как будто я посещаю занятия, посвященные человеку, о котором всего несколько недель назад я могла думать только в своих воспоминаниях.
Большую часть разговора ведет Розмари. Я засыпаю ее вопросами, а Клейн то и дело вклинивается в разговор, чтобы предложить слова защиты или дополнения к тому, что говорит Розмари.
— Он был трудным подростком, — говорит Розмари, глядя на Клейна с чисто материнской нежностью, — но это только потому, что в молодости он так много времени проводил, будучи…
— Достаточно, — говорит Клейн, многозначительно глядя на нее. Розмари кивает в знак понимания.
Мое любопытство разгорается, но я знаю, что лучше не лезть на рожон.
Как и было обещано, после ужина Розмари показывает мне несколько детских фотографий.
— Он был пухленьким. Его отец называл его Брутом.
Упоминание об отце легко слетает с языка Розмари, но Клейн, сидящий рядом со мной на диване, вздрагивает.
Я делаю вид, что не замечаю.
Розмари передает мне открытый альбом. Малыш Клейн, сидящий в огромной картонной коробке, смотрит на меня.
Она касается фотографию.
— Он любил заползать туда и прятаться от нас.
— Я бы и сейчас залез в такую коробку, если бы она была доступна, — бормочет Клейн.
Розмари не обращает на него внимания.
— Переверни страницу, — инструктирует она. — На следующей — он в ванной.
Клейн пытается закрыть альбом, но я слишком быстра. Я отклоняю свое тело в сторону, и единственная возможность для него преодолеть меня — это обхватить меня.
Что он и делает. Его рука пробирается между моей рукой и туловищем, пальцы отчаянно хватаются за альбом.
Жаль, что я уже перевернула страницу.
Рука Клейна ослабевает. Он начинает отдергивать ее, но останавливается на моей талии. Скрытый моей согнутой рукой и наклоненным телом, он слегка сжимает мое бедро и тянет.
Он отпускает меня так быстро, как будто ничего и не было, и я сдерживаю свой вздох.
Взяв себя в руки, я заглядываю в альбом.
— Посмотри на эти ямочки на попке, — воркую я, и Клейн вздыхает.
Мы просматриваем еще несколько фото, пока я не убеждаюсь, что он готов выйти из себя.
Возвращая фотоальбом Розмари, я говорю:
— На одну ночь достаточно. У Клейна голова может взорваться, если мы продолжим.
— Ладно, ладно, — говорит Розмари, ставя альбом на полку. — Думаю, мне все равно уже пора спать. Утром я открываю магазин.
Мы благодарим и прощаемся с Розмари. Она обнимает меня, и на этот раз я готова к этому.
Клейн притягивает к себе маму для объятий, и я отступаю назад, чтобы дать им пространство. В его хватке нет ничего формального. Он хочет показать ей свою любовь и благодарность.
Я никогда не видела, чтобы мой брат так поступал с нашей мамой. Эта мысль одновременно огорчает и угнетает меня. Надеюсь, он это делает, просто меня нет рядом, чтобы увидеть это.
Клейн открывает пассажирскую дверь своей машины и отступает назад, чтобы я могла забраться внутрь. Я устраиваюсь на сиденье, поправляя платье, которое задралось выше середины бедра. В этот момент я смотрю на Клейна и наблюдаю за его глазами, которые следят за моим бедром.
— Глаза выше, — напоминаю я ему, но мой голос слишком хриплый, чтобы слова могли послужить предупреждением.
Он закрывает дверь с чрезмерной силой.
Поездка обратно в нашу часть города проходит в тишине. В моей голове рой мыслей, образов, ощущения того, что я воочию наблюдаю теплую и любящую семью. У моей собственной семьи, по большей части, добрые намерения. Они не желают зла, я это точно знаю. Но они расколоты. И каждый из них, кроме моей мамы, считает, что виновата в этом я.
Молчание Клейна сводит меня с ума, и мне хочется проникнуть в его разум и разобрать его содержимое. О чем он думает?
Я видела его милый детский зад, но я не знаю его настолько хорошо, чтобы знать, что сказать в данный момент. Поэтому я молчу, запертая в своих мыслях, пока мы не подъезжаем к моему дому.
Он переключается на «Паркинг», и я берусь за ручку двери.
— Подожди меня, пожалуйста.
Он открывает свою дверь, и я смотрю, как он выходит из машины и обходит ее спереди. Он открывает мою дверь и отступает назад. На его лицо падает рассеянный свет полумесяца.
Я не могу решить, красивее он c луной, подсвечивающей его, или без нее.
Я перекидываю ноги через порожек и замираю, свесив ноги. Сейчас начало мая, и ночной воздух начинает сдерживать дневное тепло. Цикады появятся позже, летом, так что пока только сверчки поют нам серенады своим прерывистым стрекотом. На заднем плане доносится негромкий гул с оживленной улицы неподалеку.
Клейн засовывает руки в карманы.
— У нас все хорошо?
Я наклоняю голову.
— Я могла бы задать тебе тот же вопрос.
Он поджимает губы и медленно кивает.
— Я хочу, чтобы у нас все было… хорошо, Пейсли. Все, что мы здесь делаем: пытаемся узнать друг друга и вести себя так, будто мы вместе, — все это будет легче для меня, если ты больше не будешь меня ненавидеть.
— Мы уже прошли это. Я сказала, что если увижу твои детские фотографии, то прощу тебя за то, что случилось.
Я пытаюсь отнестись к этому легко, потому что Клейн выглядит разбитым. Наверное, на самом деле я должна пытаться понять, почему меня волнует, что Клейн выглядит разбитым.
Он игнорирует мою попытку отшутиться.
— Послушай.
Он делает шаг в пространство, оставленное
