уже не существовали для Телепнева. Одъ въ этомъ отношеніи былъ вполнѣ застрахованъ.
Въ одно изъ послѣ-обѣдъ зашелъ къ нему Буеракинъ. Телепневъ какъ-то съ перваго раза обратилъ на него мало вниманія и это, кажется, задѣло Буеракина. Его видимо стала интересовать личность новичка.
— Чѣмъ вы думаете заняться? спросилъ онъ Телепнева
— Какъ придется, отвѣтилъ Телепневъ. Сказать по правдѣ, у меня нѣтъ еще настоящаго влеченія къ одной, какой-нибудь наукѣ.
— Что же, это не бѣда. Вѣдь оно только для красоты слога говорится, что:
«Науки юношей питаютъ,
Отраду старцамъ подаютъ.»
А въ сущности-то учиться порядочно у насъ нельзя. А нельзя потому, что идемъ мы въ университетъ, сами не зная зачѣмъ. А здѣсь кругомъ все мерзости, пьянство, пустота непомѣрная, между профессорами и студентами никакихъ отношеній порядочныхъ; профессора — тупицы, старье. Разумѣется, долбить вездѣ можно, да огня-то нѣтъ настоящаго; вотъ кое-что и почитываешь, да и за то еще спасибо сказать нужно, что послѣдніе панталоны не пропьешь.
Телепневъ слушалъ и, по его настроенію, ему хотѣлось во всемъ согласиться съ Буеракинымъ.
— Вы вѣдь естественникъ? спросилъ онъ.
— Да-съ.
— А вотъ, кажется, профессоръ химіи не дурно читаетъ?
— Да-съ. Но только это на первый разъ такъ кажется. Системы у него никакой нѣтъ. По нѣмецкому учебнику катаетъ; а, впрочемъ, и за то спасибо.
— Вы у него не занимаетесь?
— Нѣтъ-съ. Я вѣдь въ спеціалисты себя не готовлю. У меня такихъ претензій нѣтъ. Да вѣдь у нихъ тамъ, въ лабораторіи, ничего путнаго не дѣлаютъ, какую-нибудь молочную кислоту по цѣлому году добываютъ, а при случаѣ спиртъ изъ лампъ потягиваютъ. И Буеракинъ засмѣялся.
— Вы все больше дома? спросилъ его Телепневъ.
— Да-съ. Я здѣсь пробовалъ всякую жизнь, а кончилъ тѣмъ, что засѣлъ. Пьянствовать не могу, въ туземный бомондъ пускаться не имѣю желанія, — вездѣ непроходимая глупость, чванство, развратъ… Не красиво-съ вообще, — остается тянуть по немножку лямку.
И все въ такомъ тонѣ говорилъ Буеракинъ, а Телепневъ слушалъ его и внутренно соглашался.
XXIII.
Горшковъ началъ вести жизнь привольную. На лекціи ходилъ мало, дома обѣдалъ рѣдко, а все больше въ гостяхъ. Вечера проводилъ также въ гостяхъ. Очень скоро стяжалъ онъ славу въ аристократическомъ мірѣ города К. Дамы и дѣвицы наперерывъ оказывали ему всякія любезности, и курьезно было видѣть оригинальную фигуру Горшкова съ его школьными манерами въ бонтонныхъ гостиныхъ, гдѣ онъ ни мало не стѣснялся. Уроковъ ему нашли довольно, такъ что онъ считалъ себя вполнѣ счастливымъ; только ему какъ-то не писалось; не тянуло его къ себѣ, въ квартиру, слишкомъ ужъ онъ заболтался съ барынями. Меньшая дочь генералілии сдѣлалась таки его ученицей. Горшковъ уже въ глаза называлъ ее лутикомъ, и очень заглядывался на ея каріе глазки. Видно, и онъ начиналъ забывать Надю. Къ Телепневу Горшковъ заходилъ каждый день, пилъ съ нимъ по утрамъ чай; но подолгу не оставался. Онъ, какъ добрый мальчикъ очень привязанный къ Борису, замѣчалъ, что грусть Телепнева принимаетъ какой-то апатическій, очень нехорошій оттѣнокъ. Но онъ не сознавалъ въ себѣ такой именно вещи, которою могъ-бы въ эту минуту разшевелить Телепнева. Ему какъ-то совѣстно становилось являться къ Борису со своими дѣтскими выходками. И онъ, и Абласовъ не смѣли коснуться до прошлаго, сказать что-нибудь о свѣтлыхъ дняхъ, которые переживали они въ дикомъ домѣ съ Софьей Николавной; это былъ между ними щекотливый пунктъ, но не потому что Борисъ избѣгалъ его, а потому, что они сами слишкомъ уважали внутреннюю жизнь своего товарища.
Но Горшкову все-таки хотѣлось какъ нибудь занять Телепнева.
— Что ты все сидишь, Боря? сказалъ онъ ему разъ утромъ, отправляясь на какой-то урокъ.
— Да что-жъмнѣ дѣлать? возразилъТелепневъ. Я читаю…
— Да что читаешь? ты, братъ, все хандришь, Боря, вотъ что скверно! Вѣдь мы не затѣмъ сюда пріѣхали, чтобъ запереться ото всѣхъ…
— Да ты, кажется, совсѣмъ не запираешься, Валеріанъ, прервалъ его Телепневъ съ улыбкой.
— Да кто про это говоритъ, — я, братъ, извѣстно, таранта! но мнѣ хотѣлось бы и тебя немножко раззадорить. Вѣдь вотъ мы мало видимся — мнѣ по урокамъ нужно, ну и барыни пристаютъ, лутики есть хорошіе, — вечера-то и заняты, а намъ бы какъ-нибудь вмѣстѣ надо… Разумѣется, все это парле франсе — мерзость, и весь этотъ бомондъ татарскій выѣденнаго яйца не стоитъ, да все таки, братъ, можно на время потолкаться между ними… А какъ надоѣстъ — похеришь.
— Да мнѣ не рекомендоваться же ѣхать, какъ Павелъ Ивановичъ Чичиковъ.
— Это, братъ, все дѣло рукъ человѣческихъ. Да вотъ чего лучше: поѣдемъ къ той барынѣ…
— Къ какой это?
— Да помнишь, блондинка, глаза-то такіе, въ церкви-то была? Я съ ней еще встрѣчался. Она барыня — первый сортъ!
Я вотъ завтра отправлюсь къ ней, а потомъ и тебя потащу.
— Очень нужно.
— Да ужь твоего мнѣнія не спрашиваютъ.
И дѣйствительно, чрезъ нѣсколько дней, Горшковъ такъ присталъ къ Телепневу, что тотъ долженъ былъ согласиться и поѣхать съ нимъ къ интересной блондинкѣ. Онъ все увѣрялъ Бориса, что барыня проста и мила до нельзя, и гораздо лучше всего остальнаго бонтона.
— Въ студентахъ, братецъ, принимаетъ большое участіе.
— Ты обо мнѣ-то не много болталъ? проговорилъ Телепневъ.
— Она имѣетъ самое настоящее понятіе объ тебѣ, только ты пожалуйста не церемонься. Вѣдь она хоть и получше другихъ, а все баба. Вѣдь онѣ всѣ интересничаютъ, а какъ отпоръ имъ хорошенькій дашь, такъ послѣ съ ними гораздо веселѣе бываетъ.
Этотъ разговоръ происходилъ въ коляскѣ, когда наши друзья отправлялись съ первымъ визитомъ къ m-me. М-овой. Домъ ея стоялъ на театральной улицѣ и совсѣмъ почти скрывался за деревьями палисадника, какіе обыкновенно бываютъ въ губернскихъ городахъ. Домъ деревянный и небольшой, выкрашенный желтой краской, имѣлъ обще-дворянскую наружность. Коляска подъѣхала къ чистенькому крылечку съ навѣсомъ. Въ передней, нашихъ пріятелей встрѣтилъ молодой малый, въ сѣромъ ливрейномъ фракѣ, и на вопросъ Горшкова: дома ли барыня? отвѣчалъ: пожалуйте-съ, они въ угловой.
Зала, чрезъ которую они прошли, и гостинная, ужасно напомнили Борису домъ Теляниной. Онъ даже улыбнулся: такъ это сходство бросилось ему въ глаза. Угловая, куда они вступили изъ гостинной, была очень маленькая комната, въ одно окно на улицу. Вся мебель ея состояла изъ краснаго мягкаго дивана, двухъ-трехъ креселъ, дамскаго письменнаго стола и шкафчика. На диванѣ сидѣла хозяйка и привстала, завидѣвъ въ дверяхъ гостей. Въ одной рукѣ она держала книгу, въ другой папиросу.
Телепневъ вошолъ позади Горшкова. Одѣтъ онъ былъ въ полуформу, и треугольная шляпа немного безпокоила его, но онъ все-таки развязно подошелъ къ хозяйкѣ.
— Вотъ вамъ, Ольга Ивановна, началъ Горшковъ, другъ и пріятель мой
