сейчас. Прости меня!
Мы какое-то время молча стоим посреди колеблющегося танца из светящихся огоньков, а потом Патрик как бы подводит черту под своими безмолвными размышлениями:
— Хорошо, я могу подождать, — берет меня за руку и ведет прочь. — Линус, пора ехать домой! Сеанс психотерапии закончен. Оставь несчастного светлячка в покое!
И тот бежит за нами следом и кричит:
— Я мог бы посадить его в банку и использовать вместо фонарика… Мама всегда говорила, что в фонариках слишком быстро садятся батарейки! А у светлячков есть батарейки?
Я резко останавливаюсь и смотрю на Патрика:
— Скажи, о чем в своей жизни ты сожалел больше всего?
Под кронами деревьев темно, я с трудом различаю лицо собеседника, но чтобы прочувствовать его замешательство, мне нет надобности в зрении: оно исходит от него волнами, как радиосигнал…
— Странный вопрос, Ева. Вся моя жизнь — одно большое сожаление… Больше тут добавить нечего.
— И все-таки? — допытываюсь я. — Ведь было же что-то особенно достойное сожаления…
— Книжная полка, — произносит вдруг Патрик, отведя глаза в сторону. — Больше всего я сожалею о несделанной вовремя книжной полке…
Если бы он сказал это кому-то другому… но я понимаю его, и сердце мучительно замирает в груди.
— О той самой, что в моей комнате? — решаюсь уточнить я.
— Да, я сделал ее для одного человека, — отвечает мне он, — ее тоже звали Евой, как тебя… Жаль, она так и не увидела ее. — Потом срывается с места и большими шагами уходит вперед, заставляя нас Линусом, практически, бежать за ним следом. И я бегу… как и мое сердце, которое тоже бежит за ним вскачь.
Вернувшись домой, я помогаю Линусу выудить из его огромного рюкзака зубную щетку и пижаму с маленькими огнедышащими дракончиками, в процессе обнаруживаю пластиковую папку с бумагами: в ней свидетельство о рождении и детская карточка Линуса с пометками о сделанных ему прививках… На штемпеле фамилия детского врача и название города: Куксхафен. Семьсот километров отсюда… Северное море. Неужели все это время мама прожила там? Вспоминаю, как Патрик сказал мне когда-то: «Кое-кто видел, как она садилась в автобус до Киля… Далековато для того, кто хочет вернуться», и я сглатываю мучительный комок в горле. Пора бы мне уже пережить это…
А вот не получается.
И тут из папки выпадает еще что-то: конверт… обычный почтовый конверт с моим именем на нем. «Для Евы» прочитываю я глазами, и эти два простых слова заставляют меня онеметь в неподвижности.
«Для Евы».
Я вдруг понимаю, что не хочу знать, что таится за этими двумя словами… Еще один белый листок бумаги? Увольте, с меня хватит.
— Ну как, все хорошо? — обращаюсь я к Линусу, забившемуся под одеяло. — Темноты не боишься?
Тот отрицательно машет головой, а потом с сожалением в голосе добавляет:
— Жаль, не удалось поймать светлячка — он бы мог освещать нашу комнату.
— Да, жаль, — вздыхаю я. — Только, возможно, в неволе он бы перестал светить… Такое бывает. Спокойной ночи, малыш!
— Спокойной ночи, Ева.
Я выхожу из комнаты с мыслями о том, а что, собственно, ощущает шестилетний ребенок, внезапно брошенный матерью на незнакомого человека…
Белый почтовый конверт все еще зажат в моей правой руке.
10 глава
Глава 10
Линус еще спит, когда меня будит сигнал пришедшего на телефон сообщения, и краткое «выходи, жду тебя на улице» заставляет выбраться из постели незамедлительно.
Что Килиану нужно от меня? Я думала, мы с ним во всем разобрались. Накидываю поверх футболки легкий кардиган и выскальзываю за дверь…
Воздух еще по-утреннему свеж и бодр, напоен ароматом свежескошенной травы, сбрызнутой свежестью росы, так что я вдыхаю его всей грудью, сохраняя воспоминание об этом моменте вместе с частицами кислорода в своей крови.
— Привет, — Килиан облачен в свою обычную мотоциклетную куртку, в руках — шлем, который он при виде меня вешает на руль байка и улыбается немного смущенной полуулыбкой.
— Привет. — Я не знаю, зачем он приехал, а потому не прибавляю больше ни слова — пусть выскажется первым.
— Я это… прости, что вчера так и не объявился…
— Ничего, я понимаю.
— Я это, — снова мнется было он, но потом вдруг вскидывает голову и говорит неожиданно твердым голосом: — Я знаю, кто отец твоего ребенка. Это ведь Патрик, не так ли? Заделал тебе ребеночка, а потом — в кусты… Только я не такой…
— Постой! — прерываю я поток его слов. — О чем ты вообще говоришь?! И при чем здесь Патрик? — я так ошеломлена, что с трудом соображаю. Неужели мое чувство к последнему настолько очевидно? Эта мысль почти сбивает меня с ног.
— Не оправдывай его! — гнет свое Килиан, не обращая на мои слова никакого внимания. — Если он отец твоего ребенка, так и скажи… Я пойму, обещаю тебе.
— Да я вообще не беременна! — признаюсь ему я. — Просто ляпнула, чтобы тебя отвадить… Не хотела, чтобы ты привязался еще сильнее, чтобы страдал… чтобы…
— Ты любишь его?
Теперь моя очередь смотреть пристально и говорить убедительно:
— Кто вообще дал тебе право задавать мне такие вопросы? Я знаю Патрика не больше месяца, о какой такой любви может идти речь… И ребенок… нет никакого ребенка. Я это просто выдумала, понимаешь ты это или нет?
Килиан смотрит мне прямо в глаза, и я вдруг начинаю догадываться, что он скорее всего не совсем трезв. Возможно, поддал для храбрости… И меня чуточку отпускает.
— Хочешь сказать, что просто так солгала мне о таком?
— Именно это я и хочу сказать. Ты пьян, скажи честно?
Но парень только качает головой и произносит свое:
— Я бы тебя с ребенком не бросил… мне даже все равно от кого он… Я просто хочу быть с тобой, вот и все.
— Килиан…
— Я просто хочу быть с тобой! — выкрикивает он громко, вспугнув воробьев на соседнем дереве. Те так и взметаются ввысь серо-говорливой стайкой…
И тут хлопает калитка позади меня: Патрик, должно быть, услышал крик Килиана и решил узнать, в чем у нас собственно дело. Я на секунду прикрываю глаза… и зря: этой секунды хватает, чтобы защитник мнимой попранной добродетели бросился к Патрику и заговорил, тыча в его грудь пальцем:
— Ты, лживый сукин сын, думаешь, можно заделать девушке ребенка, а потом смыться как ни в чем не бывало? Только знай, не все такие уроды, как ты. Мне плевать, от кого Ева беременна — я в любом случае готов позаботиться о ней и ее малыше.
Во время этой краткой тирады
