– Не порвалась еще, – упёрлась. – Таков уклад.
В ложнице похолодало, шорох пошёл страшный. За оконцами стемнело, будто поутру ночь пала на землю. Затряслись лавки, стол дрогнул, а лучинка в уголку и вовсе упала со светца. Божетех словно больше сделался, в плечах раздался и уж никто не назвал бы его пузатым или чудным. Сильный духом муж сидел перед ведуньей: очи сверкали серебром, брови гнулись гордо.
– Перечить? – прошипел злобливо.
Владка испугалась. Мыслишки забегали, заметались, да и обернулись на Глеба Чермного. Сидела, да жалела, что его нет рядом: силой поделиться, чтоб отпор дать Божетеху, который сманивал нелепие сотворить.
– Не перечить, а себя блюсти, – лицо сдержала, выпрямилась гордо; руки только дрожали, да по хребту будто морозцем прихватило.
– С волхвом препираться, уклада не уважать. Моё слово, моя сила, – встал и навис над ведуничкой.
– Сила, может, и твоя, но живу своим словом и мыслью своей, – сама встала, вытянулась тростинкой тоненькой напротив Божетеха.
Молвила, а потом и разумела – слова-то Глебовы! Как поняла, так и застыла столбушком.
– Вижу, внесло тебе в голову кое-чего, – волхв уже не злобился, сидел и посмеивался, пузом потрясывал. – Что, не тот в думки вспрыгнул? То-то же. А бабий убор скинь, послушай меня. И на себя беду накликаешь, и Нежате твоему не поздоровиться. Ну, чего встала? Пойдем утричать. Опять рыжая ворчит, как бы и правда в кашу не плюнула, – с теми словами и ушел, переваливаясь потешно, будто гусак, а то и вовсе утка-мамка.
А Владка прижала ладони к румяным щекам, все разуметь не могла, с чего Волк Лютый в думки вскочил, и почему она сей миг наново почуяла поцелуй тот украденный – сладкий и жаркий.
Достала из торбы гребень частый, волосы расчесала. Хотела метать две косы, но руки опустила и задумалась, а малое время спустя, уж вздевала рубаху без вышивки, очелье девичье и навеси с мелким жемчугом. Вняла волховскому совету, побоялась на Нежату беду накликать.
Глава 15Глеб долго уж стоял опричь малой стогны, ругал себя и телём неумным, и бабой слезливой. Все топтался, все пинал сапогом высокий лопух, который злил Чермного, а чем неведомо.
– Через тебя дурнем делаюсь, Влада Скор, – сплюнул зло. – Уселась в дому, не вытянешь. Хоть бы на крыльцо вышла, два дня уж стерегу.
То ли услыхала ведунья призыв, то ли Лада Пресветлая сжалилась над парнем, но дверь в хоромы Божетеха отворилась и показалась Влада.
Чермный и застыл: все думал к ней бежать иль от нее? Ноги сами собой понесли за большой черемуховый куст, а рука крепкая отодвинула ветки. Любовался Глеб, сердился, радовался и себя не помнил. Смотрел на Владу и ничего опричь себя не замечал. Глядел на волосы светлые, что укрыли спину шелковым долгим платком, на шею белую и плечи округлые, на грудь высокую, которой тесно было в богатой белой рубахе. Погибельная краса окаянной ведуньи разума лишала, но и иное волновало не меньше.
Стать ее, спина прямая и изгиб белой шеи, все это и гордым виделось, и нежным. Взгляд ее, вдумчивый, внимательный, толкал Глеба на дурость; все вызнать хотелось, что на уме у ведунички, об чем печали ее и радости. Вот то и манило Чермного едва не больше, чем краса.
Меж тем Влада подхватила ведро на веревке да и сошла по приступке высокой. Огляделась, подняла лицо к небу и улыбнулась, похвалилась зубами белыми и губами румяными. Потом прошептала что-то тихо, да и двинулась к волховскому колодезю.
Прошла рядом с кустом, где Глеб прятался и не заметила его. А вот Чермный приметил и убор девичий, и навеси с жемчугом, а потом уж разумел, что кос-то вовсе никаких. Пока удивлялся, пока унимал сердце, что стучало надеждой дурной, Влада уж тянула водицу.
Не стерпел Чермный, пошел к ведунье, ухватил вервье, вытянул бадью и поставил на край колодезя:
– Здрава будь, – голос дрогнул нежностью.
Влада подалась от него на шаг, замерла и смотрела чудно: то ли испуганно, то ли робко. А потом и вовсе зарумянилась и глаза опустила:
– Здрав будь, Глеб, – поправила волосы, что упали на гладкие щеки, и замолкла.
– Ай, не рада мне? – сказал и себя обругал, знал ведь, что услышит не то, чего ждёт.
– Не знаю, что и сказать тебе, – замялась, еще на шаг отступила. – Знакомцу рада, а вот тому, кто мужатую целует насильно, нет.
– Надо же, запомнила, – выговаривал сердито, но радовался, как малец. – Что, сладко было? Так ты скажи, я наново целовать стану. Вижу, что косы расплела, ужель порвалась с мужем? – и замер, дышать перестал, дожидался ее слов.
Она промолчала, а миг спустя посмотрела прямо в глаза, тем и дала ответ молчаливый и неотрадный.
– Вон как… – едва не шипел. – Себя бережешь или мужа защищаешь? Он-то знает, что ты уклад не блюдешь?
– Глеб, ты зачем явился? – осердилась: глаза серые потемнели. – Выговаривать? Так напрасно. Косы мои не твоя печаль.
Хотел смолчать, знал, что надо уйти и никогда более не возвращаться, но не мог, не пересилил, да и зарок, данный себе самому, хотел держать крепко и твёрдо.
– Зачем явился, спрашиваешь? За делом, – врал, но не без умысла. – Скинь оберег, Влада.
– С чего бы? – ухватила рукой Светоч, зажала крепко в ладошке. – Боишься, так уходи. Не держу я тебя, Глеб.
– Скинь, иначе сам сорву, – подступал к Владке, а та пятилась до тех пор, пока не коснулась спиной колодезного бока.
– Глеб, ступай по-доброму. Нелепие творишь.
Хотел уж руки ей заломить, но разумел, что не простит гордячка.
– Сними его, Влада. Мыслишка у меня появилась, вот и хочу вызнать, прав я или нет. Да и тебе не без интереса. Скинь.
Она помолчала малое время, но послушалась: нитицу стянула с шеи и повесила Светоч на колодезное колесо. Глеб вмиг оказался рядом и обнял крепко. Положил широкую ладонь на шелковые волосы, прижал голову к груди.
Сил не прибыло, а вот отрады – стократ. Теплая Влада в его руках, макушка ее щеку греет, а сердце дурное Глебово выстукивает, песнь радостную поёт. Глеб уж сунулся целовать, да почуял крепкие кулаки, что ткнулись больно в грудь.
– Ах, ты… – толкала от себя, выговаривала. – Враль. Руки распускать?
– А и крепкие у тебя кулаки, волхва, – Глеб ухмыльнулся весело и отпустил ведуницу. – Чего сразу распускать? Знать хотел, прибудет ли сил, если тебя обниму без оберега твоего дурного.
– Прибыло? – от любопытства ругаться перестала, шагнула ближе и ответа ждала, как иное дитё пряник от батьки.
– Сил-то? Нет, не прибыло, но понравилось. Что? Чего злишься? – Чермный едва смех сдерживал. – Ладная ты, горячая. Чего ж не порадовать себя?
Влада брови высоко подняла, видно, изумлялась и слов сыскать не могла, но очнулась:
