приглушенным смешком.— Я знаю, где он. Только будить его не стану.
— Боишься, как бы другие не проведали?
— Плевать мне на это.
— Что ж тогда?
— Он сам должен сделать первый шаг. Я не могу.
— Ведь он наверняка знает, что нравится тебе, так почему он?..— Клер не договорила.
Лини усмехнулась.
— Думаю после стольких лет он не очень-то представляет себе, как подойти к женщине.
— Франция дает совет Голландии: расспроси Норберта о его жизни/пусть видит, что ты проявляешь к нему интерес.
— Не сомневаюсь, искушенная француженка вроде тебя может дать немало пенных советов, как завлечь мужчину. Но уж такие простые вещи я и сама знаю. Приступила к делу еще утром.
— Когда? Я ничего не слышала.
— Ты спала.
— И что же ты о нем узнала?
— Он из Ростока. Это на севере Германии, порт такой. Работал на строительстве.
— Женат?
— Да.
— Почему его посадили?
— До этого мы не дошли. Спокойной ночи, Клер. Мне надо выспаться, хочу быть красивой.
— Спокойной ночи.
— Знаешь, что у меня сейчас перед глазами?
— Вы с Норбертом, разумеется.
— А вот и нет. Нечто чистое и возвышенное.
— Что же?
— Восхитительный швейцарский сыр.
9
Ночью вдруг стал слышен отдаленный перекатывающийся гул орудий. Клер не спала, она сразу же села и прислушалась. Вскоре от гула проснулся Андрей — хоть слышал он плохо, но звуки далекой канонады улавливал с повышенной нервной чуткостью. Остальные спали по-прежнему крепко.
Выскользнув из-под одеяла, Клер подошла к окну. Все выглядело так мирно — сверкающий под луною белый снег, безмятежное звездное небо. Сзади скрипнули башмаки, она обернулась. Даже в темноте она сразу узнала Андрея — по нескладному мешковатому пальто. Он встал рядом с ней у окна, радостно зашептал:
— Слышали, а? — И поглядел в окно.— Фронт приближается. Должно быть, прорыв.
Клер обошла его и, встав с левой стороны, зашептала в здоровое ухо:
— Орудия далеко?
— Километрах в пятнадцати, может чуть дальше.— Он затаил дыхание, вслушался.— Ага, «катюши»! Слышите — высокий такой звук.
Клер прислушалась: ничего похожего, лишь отдаленный гул да уханье, словно погромыхивает гром.
Настороженно подняв палец, Андрей ждал.
— Ага, вот! Слышите?
И тогда за громом залпов она различила острые, словно бритва, воющие звуки — очень высокие, частые.
— Да. Что это?
— «Катюши», наши реактивные установки. От их снарядов по небу такие огненные хвосты — может, увидим из окна с той стороны дома. Хотите взглянуть?
— Да, пойдемте.
. Он взял ее за руку, и они медленно двинулись к задней двери, ведущей в пустой цех. Там было не так темно. Сквозь окна в дальней стене проникал лунный свет.
— А почему у них такой воющий звук?
— Так ведь у реактивных снарядов скорость в восемь раз больше, чем у артиллерийских. «Катюша»— орудие колоссальной мощи. Я знаю от пленных немцев — враг перед ним трепещет.—- Они подошли к окну.— Следите, в небе будут вспышки,— сказал он, взволнованно вглядываясь в ночь.— На комету похоже.
За полем прямо против окна был лес, через который они пробирались накануне вечером. Деревья стояли высокой черной стеной. В освещенном луною небе было спокойно, над лесом белело лохматое облачко.
После короткого молчания Клер спросила:
— Видите что-нибудь? Я — ничего.
— Я тоже. Обзор незначительный.
— Может, русские дальше, чем вам кажется?
— Нет! — ответил он убежденно.— Раз слышны «катюши», значит, не дальше. Что за чудо эти «катюши»! Кстати, у нас и песня есть такая — «Катюша».
— Постоим еще немножко, ладно? Может быть, все-таки увидим что-нибудь?
— А вы не очень устали?
— Устала, но спать не могу. Слишком возбуждена.
Он повернулся, пристально посмотрел на нее.
— Догадываюсь почему: из-за разговора о вашей прошлой жизни, о муже.
— Может, и так.
Он помедлил:
— Клер, мне хотелось бы задать вам один очень личный вопрос. Отвечать на него необязательно. Можно?
— Можно.
— Днем я заговорил о вашей жизни с Пьером, и вы сказали: «Не надо, мне ведь больно». А вечером сами рассказывали о нем с таким каменным спокойствием... Простите, но мне это показалось странным.
Клер промолчала.
— Я не хотел вас обидеть.
— А я не обиделась.
— Моя мама говаривала: «Коль выплаканы все слезинки, не будет больше и смешинки». Такая выдержка, как у вас, выедает Душу.
— И да и нет,— медленно проговорила она.— За эти два года я пролила море слез — наедине с собой или с Лини. Но на такой работе, в такой команде... Да не научись я держать себя в руках, я бы уже десять раз погибла...— Она помолчала.— Или сошла бы с ума. Но мне хотелось жить, ведь у меня есть цель. Вот я и вымуштровала себя. Так что сегодня я сдержалась без труда. Не хотелось портить людям настроение, вот и все. Сами видели, до чего неприятно это выглядело, когда Отто вышел из берегов.
— А в какой команде вы работали?
— В политическом отделе. В Освенциме.
— Переводчицей?
— Да. И делопроизводителем. Мой шеф был заместителем начальника лагерного гестапо.
— Но как же вас держали в Освенциме? Все говорили, что там мужской лагерь?
— Нет, был там и барак для женщин, только отгороженный от мужских. Гестаповцам требовались машинистки, делопроизводители, конторщицы — ну как всякой администрации. Мы никогда не видели заключенных из мужского лагеря, а они нас.
После некоторой заминки Андрей решился задать ей еще один мучивший его вопрос:
— Клер, ведь вы находились в такой изоляции — откуда же вы можете знать точно, что Пьер погиб?
Она промолчала.
— Может, не хотите об этом говорить?
— Нет, я вам отвечу,— сказала она и с горьким вызовом добавила: — Сохранять мне при этом выдержку или нет?
Он снова заговорил:
— Мне важно, чтобы вы знали: со мной вы всегда можете быть такой, как вам хочется.
— Я просто пошутила.
— А я — нет.
Мягко:
— Знаю, Андрей.
— Так расскажите.
Она отвернулась и, глядя в окно, сдержанно заговорила:
— Шульц, мой начальник, каждую неделю отправлял в Берлин всевозможные сводки. В частности, о числе заключенных: столько- то прибыло, столько-то переведено в другие лагеря, столько-то умерло.
— И вы составляли списки?
— Нет, но иной
